Читать книгу "Пропавшая ватага - Андрей Посняков"

Шаманенок неожиданно улыбнулся:

– Поведаю, да!

Потом обернулся, показал на Устинью, так и не проронившую еще ни слова:

– Ус-нэ краса ныне жена мне!

– Рад!

– Позволь, атаман, чум на бережку поставить. В остроге мы ночевать не хотим.

– Чум? – почесал затылок Иван. – Да ставь, твое дело. В острог-то – что? Совсем не пожалуете?

– Я приду, да-а, – остяк стукнул себя кулаком в грудь. – Вечером. Она, – он кивнул на Устинью. – Нет.

– Понимаю – обижена. Интересно только – за что? Ла-адно… – холодно улыбнувшись, Егоров махнул рукой. – Устраивайтесь, я прикажу, чтоб вам не мешали.

– Благодарствую, атаман.

– А ближе к ночи – жду.

– Маюни? Устинья?! – покормив сына, Настя радостно сверкнула очами. – Так они живы? Вернулись! Вот радость-то!

– Не особо-то они радостны, – сквозь зубы промолвил Иван. – Видеть никого не хотят, в острог не идут, чум себе разложили наособицу. Да и не вернулись – Маюни за долей своей приплыл.

– За долей… – тихо повторила дева. – Вот оно как. Видать, не оттаяла сердцем Устиньюшка.

– Да что про нее такое наговорили-то, что пришлось с острога сбежать, мать так-растак? – атаман в сердцах выругался.

Настя закусила губу:

– А ты будто не знаешь?

– Так, краем уха слыхал что-то… Да дел у меня нет других, что ли, как только в сплетни бабьи влезать?! Да ты не серчай – напомни. Может, и скумекаем чего? Остяка мне отпускать больно уж неохота, проводник славный… да еще и бубен у него. А сила у того бубна против колдовских чар – почти как у Божьего слова… Меньше, конечно, но – почти.

– Я знаю, милый… – Атаманша ловко перепеленала ребенка и продолжала, усадив сынишку на пол, забавляться сделанными из деревянных чурок игрушками. – Ты просишь напомнить… Слухи вдруг пошли про Устинью. Ну, помнишь, как ее тогда дикари-людоеды снасильничали? Ну, эти… зверолюди-менквы. Она еще тогда руки на себя наложить хотела?

– Да помню.

– Так вот, осенью, вдруг ни с того ни с того и пошли слухи: мол, так сладко с менквами, прости господи, спариваться, что кто один раз попробует, то и мужиков боле иных не надобно! Про то глупые девки сир-тя, полоняницы наши, всем гуртом обсуждали, смеялися да Устинью пытались расспрашивать. Вот и я, грешная… спросила. Просто так, ничего дурного не думала! Вот дура-то! Как думаешь, может, стоит сходить к Устиньюшке, помириться, прощения попросить за любопытство свое глупое?

Опустившись на корточки, Иван погладил по голове сына:

– Не знаю даже. Ну, попробуй, сходи.

– Сейчас нянька явится… Должна бы уже прийти… ага, вон она.

Нянька, одна из молодых девиц сир-тя по имени Аллиш-ка, явившись, первым делом бухнулась на колени да принялась что-то лепетать, видать, прося прощения за то, что поздно нынче явилась – проспала, дескать.

– Ладно, ладно, – махнула рукой Настя. – Играй вон, присматривай… а я быстро управлюсь.

По-девчоночьи легко юная супружница атамана, выскочив из избы, пробежала по подвесному мосту да спустилась вниз, к причалам, на бегу махая рукой оправлявшимся за рыбою казакам, как раз садившимся в струг. Молодежи – Тошке Игумнову, Ухтымке, Яше Вервеню и прочим – всем скопом, уважаемым же, матерым казакам – каждому по отдельности нашлось слово:

– Здрав будь, дядюшка Кондрат! Как рука, не болит ли?

– Ничо, Настенушка. Ныне прошла уж! Слава те господи, отболела.

– Удачи во всем… и тебе, кормщик добрый, Кольша!

– Тебе тоже удачи, Настя. Чего к нам не захаживаешь?

– Зайду еще. Да ведь и так, почитай, с Авраамкой твоей все время вместе. Ой, Михей! Ты что же, дубинищей своей рыбу бить собрался? Смотри, распужаешь только.

– Рыбу, Настена, не рыбу – а вдруг зверь какой? Морж или нуер чертов?

– Да нуер-то по такой хладной воде не пожалует.

– Ла-адно, Бог вам в помощь!

– И тебе…

– Добра жонка у нашего атамана, – посмотрев вслед убегающей деве, одобрительно засмеялся здоровяк Михейко Ослоп, прозванный так за любимое свое оружье – изрядных размеров дубину, в бою запросто валившую всадника вместе с конем.

– У Серьги тоже добрая – Митаюка, – промолвил кто-то из молодых казаков. – Где ж только запропастился?

– Атаман сказывал – круг вскорости собирать будет, – уверенно пояснил Михейко. – Решать, на выручку кто пойдет. Путь-то их, слава богу, известный. Ну… почти…

Яшка Вервень встрепенулся и потер руки:

– Я б с радостию пошел!

– И деву свою младую оставил бы? Ась?

– Так ведь, дядько Кондрат – не навсегда ж! Выручим своих и…

– Я б тоже пошел!

– И я.

Один Михейко ничего не кричал, молча отвязывал причальный канат да думал – никому не мешая, не торопясь, – как всегда и любил. Умен был бугаинушка – не отнимешь! Правда, мало кто про ум его ведал, пожалуй, один лишь атаман и знал точно. Сейчас дубинщик подумал вдруг про Настю и Митаюки. Другим эти девы просто к слову пришлися, а он вот взял и сравнил. Обе – Митаюки с Настеной – чем-то похожи были, не внешне, конечно, а внутренне – обе дружелюбные, улыбчивые, только… Только вот взять Настю – и на глазах она, и когда не видать – одно и то же про нее – хорошее и доброе! – думается, а вот про супружницу Матвея Серьги – немножко не так. Михейко вот вспомнил – ежели на глазах Митаюки, тут где-то, рядом трется, так кажется, что одним видом своим душу греет, будто милее ее и нет никого в целом свете, а с глаз долой, то уже немного не то – да, и миленькая она, и добронравная, и хорошая-то для всех, а все же… не так, как ежели на глазах, рядом. Очаровывает, что ли, Митаюки одним своим видом? Так ведь и очаровывает, бугаинушка давно к сей деве присматривался, все думал-гадал – не чаровница ли? Теперь вот рассудил так – чаровница, тут и думать нечего! Так вот и к лучшему, пусть даже и мужа своего Матвея Серьгу Митаюки очаровала, так ведь любит его по-настоящему – это и слепому видать. Так что, выходит, все чары ее – казакам на пользу.

Отчалил струг, выперся веслами на полную воду – по указу кормщика Кольши Огнева казаки подняли мачту, вздернули парус, поплыли, хватая ветер, не ходко – в этих местах рыбы почти везде полно, далеко ходить незачем.

– Ух ты, гляньте-ка – шатер чей-то! – оглянувшись, с удивленьем воскликнул Ухтымка, казак уже женатый, однако сохранивший вечную свою почти детскую удивленность – ух ты! – за что и прозвали когда-то Ухтымкой.

– То Маюни-остяк с Устиньею возвернулся, – со знанием дела пояснил Яшка Вервень, тоже уже женатый на субтильной красавице Ябтако-нэ, что была родом из дальних северных земель, когда-то разграбленных ватагой во время бесшабашного и лихого налета.