Читать книгу "Братство спецназа - Сергей Самаров"

Адвокаты поработали с парнями плотно. Это чувствовалось. Но, похоже, этим делом занимались не только адвокаты. Владельцы станции вдруг перестали на суде узнавать обвиняемых. Может, те, а может – нет. Те вроде помоложе были.

Судью в такой ситуации понять можно. Женщина больная, с трудом носит свои полтора центнера веса. У судьи тоже есть семья, и сын в школу ходит без охраны. Вернула дело на доследование. И вот тогда подключили Оленина. Доследуй! А что тут доследовать? Время уже ушло, и сейчас можно только во время допроса поймать на каком-то противоречии – а это все равно что паровозный гудок догонять. И он уже две недели догоняет его каждый день. Морды наглые видеть не может. Тошнит от гадких ухмылочек. Так и хочется вмазать пару раз. Кулак у Оленина достаточно тяжелый, а удар поставленный, чтобы накрепко отучить улыбаться. Но этого, к сожалению, делать нельзя. У стены постоянно, словно прописался здесь, сидит адвокат, который всю кашу и заварил, и контролирует каждый жест, каждое слово. Адвокату тоже хочется, чтобы следак кулаком хоть раз ударил. Хотя бы по столу… Тогда смело можно было бы закрывать дело.

Во время очередного такого бестолкового допроса и позвонили. Не вовремя и не по настроению.

Слава Максимов, старший опер из горотдела, присутствующий почти на каждом допросе, взял трубку.

– Он сейчас подойти не может. У него допрос. Попозже позвоните. Нет-нет. Никак не может оторваться. Подождите. Сейчас спрошу…

Словно взглянул на Оленина вопросительно.

– Кто? – резко и угрюмо спросил Николай Сергеевич, злясь уже не только на подозреваемых, но и на весь белый свет, который начал казаться черным.

– Какой-то Седой или Седов…

– Понял. Давай.

Седой – это кличка одного из самых талантливых стукачей за всю историю областной прокуратуры. Ценнейший кадр, который знает все, что в городе творится и даже вокруг него. И во всех слоях общества, от бичей до областной администрации. Мужик со своей информацией на любых выборах мог бы многомиллионный капитал составить, а он питается мелкими ментовскими подачками.

– Оленин. Слушаю, – гаркнул Николай Сергеевич в трубку. – Здравствуй. Понятно. Конечно же. Интересно… Повтори, слышно плохо. Ты уверен? Спасибо. А второй? Да, про этого я слышал. Еще раз спасибо. Счастливо, – и записал что-то на листочке бумаги.

Положив трубку, Оленин встал, как телеграфный столб, и напряженно замер.

Через минуту он обвел кабинет непонимающим взглядом, посмотрел на Максимова, подозреваемого, словно впервые их видел, потом выглянул в окно.

– Заканчивай ты, Слава, мне сообщение интересное поступило, надо подумать, – неожиданно сказал он оперу и вышел в коридор.

Максимов, стоящий до этого за спиной подозреваемого, выдвинулся на середину комнаты. По привычке замечать детали, взглянул на стол следователя, где еще остался лежать листок бумаги с последней записью. На листке было записано два имени, вернее, две клички – «Сохатый» и «Хавьер».

Вторая кличка многое говорила. Даже слишком многое. Первую не слышал. Опер перевернул листок, прокашлялся, чувствуя себя не совсем удобно из-за странного поведения старшего следователя, и, передвинув протокол допроса поближе к себе, прочитал последнюю занесенную фразу и сказал подозреваемому:

– Прочитай и подпиши каждую страницу.

Подозреваемый читал и, ухмыляясь, подписывал, потом передавал листки протокола адвокату. Адвокат читал более внимательно, проверяя правильность записей. То, что он читал уже после подписи подследственного, говорило об откровенной игре на время – кто кого пересидит. И обе стороны это прекрасно знали.

После подписания всего протокола Максимов выглянул в коридор. Требовалась подпись Оленина. Старший следователь стоял у торцевого окна здания, заложив руки за спину, и смотрел за стекло, словно увидел там что-то очень интересное.

– Николай Сергеевич! – позвал Слава.

Оленин обернулся и быстро направился к кабинету.

2

Максимов ушел.

Он, естественно, пытался расспросить следователя – что случилось? Любопытство любопытством, но не до назойливости же… Назойливость сразу вызывает недоверие. Знал Максимов, что не тот человек Николай Сергеевич, чтобы из-за пустяка так разволноваться. А волнение было заметно. И, конечно, не получил ответа. После ухода опера Оленин стакан за стаканом выпил почти полностью графин воды. Но подступившая к языку сухость от обильного возлияния не прошла. Вода с языка испарялась, как с раскаленной сковороды. Пар только что изо рта не шел.

Седой, к сожалению, практически никогда не давал ложной информации. Это Оленин знал хорошо. А нынешняя информация – очень важная – больно ударила по нервам. Очень уж она была неожиданной, очень уж она задевала Колю Оленина лично.

Он отлично знал, кто такой Хавьер – авторитетный уголовник. Очень жесткий человек, несговорчивый. Некоторое время контролировал сеть полулегальных публичных домов, но ему это быстро надоело. Куражу нет. Он не получал удовольствия от такого халявного зарабатывания больших денег. Чем Хавьер занимался в последние годы – неизвестно. С трудом верилось, что этот человек пенсионного возраста ушел все-таки на покой. Такие не уходят…

И вот сообщение Седого. В четвертый раз за год заказали Толстяка. Заказали через Хавьера. У того есть киллер высокой квалификации по кличке Сохатый. Согласно слухам, Сохатый хорошо погулял по городам России в последние несколько лет. Все заказы на исполнение принимает только Хавьер. Самого Сохатого никто из заказчиков не видел и не знает. В своем городе раньше не работал. Интересно, что толкнуло его на это теперь? Спортивный интерес? Профессиональная гордость? Трое не смогли, а он сможет? Или деньги уж очень хорошие? Да, за четвертое покушение должны платить по повышенному тарифу.

Оленин знал в городе только одного человека по кличке Сохатый. Он проходит по картотеке Российского УВД как амнистированный в конце восемьдесят восьмого года. Бывший старший лейтенант спецназа ГРУ Дмитрий Дмитриевич Лосев. Он же – Дым Дымыч, бывший командир взвода отдельной роты в Афганистане. Того самого взвода, где командиром отделения разведчиков закончил службу старший сержант Николай Оленин.

Если это тот Сохатый – хреново дело! Старший друг, учитель и командир.

За последние годы они встречались только однажды. Посидели в кафе, поговорили, выпили. И тихо разошлись. Не было у них той точки соприкосновения, которая могла бы сделать таких разнокалиберных людей друзьями в сегодняшней обстановке. Хотя внутренне их скрепляло чувство большее, чем простая дружба крепких физически и характером мужиков, – чувство причастности к братству афганцев. Но это чувство больше проявляется в экстремале, когда кровь готова в голове закипеть. Тогда вспоминаешь… В обыденности же один делает карьеру, а на карьере другого стоит давно уже жирный крест, похожий на тюремную решетку. И один мешает другому. Все очень просто, впрочем, как и всегда в этой жизни.