Читать книгу "Жизнь (не) вполне спокойная - Иоанна Хмелевская"

Через год после маминой свадьбы родилась Лилька. Она была дочерью единственной бабушкиной сестры Хелены и тем самым стала двоюродной сестрой моей матери и моей двоюродной теткой. У Лильки были еще два старших брата, она родилась после одиннадцатилетнего перерыва, и ее мать, будучи в положении, постоянно упрекала мою маму. «Это не я должна была свалять такого дурака, а ты!» — укоряла она.

Мама, как видно, поддалась давлению и приняла мужественное решение родить. Вот так мы обе, Лилька и я, стали единственными детьми среди всей нашей взрослой родни. Эх, кабы мы воспитывались вместе… Так ведь нет, ее родители поселились в Чешине. Встретились мы только через пятнадцать лет.

Беременность и роды матери от начала до конца были явлением кошмарным. Этот период мать пережила главным образом в Варшаве под крылышком бабушки. Своим поведением она вывела из равновесия не только бабушку, но и сестер, которые были сыты ей по горло и, совсем забыв о приличиях, уговаривали ее вернуться к мужу. А вот фигушки! Мой будущий отец приезжал ее навещать, и мамочка продержалась в родительском доме до самых родов.

Мать хотела доченьку. Бабушка наоборот. Отцу было все равно. Зато обе сестры были ужасно недовольны пребыванием в доме младенца любого пола. Особенно брезговала мной Люцина. Своего омерзения она не скрывала и вообще не хотела даже притрагиваться к такому свинству.

Первое, что мне запомнилось, — это аарон. Причем вовсе даже не друг семьи ветхозаветного вероисповедания, а цветок такой. Он так назывался — аарон, через два «а», и при этом отличался огромными листьями, как у каллы, и изрядной ядовитостью.

Никто не верит, что я это помню, потому что тогда мне был год с копейками. Несомненно, полностью я знаю эту историю по рассказам, но что-то навсегда застряло и в собственной памяти.

В доме на тот момент бушевала генеральная уборка. Чтобы я не мешала, мне дали чем-то поиграть, и этим «чем-то» оказался листочек цветка. Ясное дело, я его тут же потащила в рот, и воцарился Дантов ад.

Я вопила, как три пароходные сирены, может, даже громче, а родные сходили с ума, не понимая, в чем дело. Во рту у меня пылал пожар, я хотела молока! Только молока, ничего другого! Боль болью, но главным образом я драла глотку от ярости, что глупая семейка не понимает: я хочу молока, а этого молока мне никто не дает!

Продолжение я знаю только по рассказам. Гадая, что за таинственная напасть со мной приключилась, кто-то в конце концов предположил, что виноват цветок. Бабуля пошла на эксперимент, тоже куснула листик и мгновенно стала задыхаться, выпучив глаза и вывалив язык.

Мои сведения о себе самой из тех лет собраны из семейных преданий. Первого своего визита в зоопарк я не помню, туда меня отвели, показали всё, что было, привели назад, а потом задали вопрос:

— Ну и что там было, в зоопарке-то? Что ты видела?

Я глубоко и надолго задумалась, после чего ответила:

— Пиявок…

В двухлетнем возрасте я точно была далека от изысканных острот. Эти пиявки наверняка должны были там быть, хотя никогда после они не попадались мне на глаза.

Дух противоречия, скорее всего, родился вместе со мной. Мама часто и скорбно вспоминала свои дипломатические уловки. Она очень скоро изучила собственное чадо, поэтому, отправляясь со мной на прогулку, как правило, шла в направлении, противоположном тому, куда собиралась идти на самом деле. Ребенок ни разу ее не подвел: я с места начинала реветь, вылезала из коляски и энергично шла в обратном направлении.

— Ну и зачем мне было с ней ссориться? — меланхолически вопрошала мама. — Все замечательно, я хотела пойти именно туда, поворачивала следом за ней, и все было в порядке.

Дедушка частенько рассказывал мне сказки и как-то раз в чем-то ошибся. Может быть, он был сонный в тот момент. Я его перебила.

— Дедуля! — возмущенно сказала я. — Ты с елки сорвался или через мост перепрыгнул?

Дедушку мой вопрос разбудил моментально, но я до сего дня не ведаю, откуда что взялось. Слышала ли я эти слова раньше, выдумала ли их сама — неизвестно. В любом случае ехидный вопрос «С елки или через мост?..» навеки укоренился в семье.

Далее у меня начинаются уже собственные воспоминания, довольно разнообразные и, должно быть, слегка перепутанные хронологически.

Помню карточную игру. У меня такое впечатление, что играть в карты я научилась раньше, чем внятно разговаривать. Карты были настоящие, различала я их безошибочно, а вот игры были на уровне едва проснувшегося разума в «пьяницу» и в «дурака».

В карты всегда играли на бабушкиной кухне, на большом столе, покрытом клеенкой. Я обычно сидела на этом столе по-турецки. Играли минимум три человека, и каждого, кто заглядывал на огонек, втягивали в игру.

В моей памяти засела еще большая стирка в качестве замечательной игры. По всей спальне были разложены горы тряпья: отдельно белое, отдельно цветное, отдельно нательное белье, полотенца, тряпки и тому подобное. Я же обожала блуждать по этому лабиринту, находя тропинки между грудами барахла. К тому же на помощь приходила прачка. Она приводила с собой дочурку почти моего возраста. Случалось, что стирка непрерывно продолжалась еще и целую ночь, и тогда эта девочка ночевала у нас, в той же комнате, что и я. Это было еще одним развлечением. Мы сочиняли неописуемые бредни, соревнуясь, кто выдумает самые потрясающие события и истории, тем самым развивая речь. Никто не обращал на нас внимания, и эти сериалы мы могли плести до глубокой ночи.

Мне кажется, что я тогда уже знала грамоту. Читать меня семья научила в очень раннем возрасте, потеряв всякое терпение утихомирить. Я оказалась ребенком, жадным до литературы, пусть и в несколько однобоком варианте. Я упрямо домогалась от родных прочитать мне только сказку о Железном Волке, и эту сказку о Железном Волке все, включая меня, знали наизусть. Сказка эта родственникам отчаянно опротивела, однако, стоило им пропустить словечко, я поднимала вой и предъявляла неслабые претензии, отлично зная, чего в сказке не хватает.

Конечно, меня воспитывали и на всяческих других сказках — на спящих красавицах-принцессах, белоснежках дивной красы, и я, должно быть, отождествляла себя с воображаемыми персонажами. Коса до земли, златые кудри и пышные одеяния оказали на меня определенное влияние, но следствием этого была горькая минута.

Как-то раз я посмотрелась в зеркало.

Это явно не был первый взгляд, поскольку зеркал в доме хватало. Но тогда я посмотрелась в зеркало сознательно, и вдруг меня осенило, что я вижу себя. Я этот момент помню, возможно, именно так рождаются комплексы — «Так вот как я выгляжу?!» — изумилась я и, кажется, крепко разочаровалась.

Семью я приводила в отчаяние тремя способами. Прежде всего, ничего не ела. Угнетающе вредное, капризное, избалованное чудовище — такое мнение о себе я долго и покаянно принимала, не противясь, пока не вышли на свет божий причины, почему я не ела, а проверочным материалом послужили мои собственные дети.