Читать книгу "Твой билет в любовь - Анастасия Доронина"

— А чего ж это ты папку-то не навестишь никогда, Кира? Папка-то твой в соседнем доме у Таньки-парикмахерши комнату снял… Вернулся он, Кирюха…

— Откуда вернулся? — остановилась Кира.

— Откуда… Оттуда! Где вечно пляшут и поют…

— Не понимаю…

— А мать-то не говорила? — фальшиво удивилась соседка. — Ты, Кир, тогда смотри, не проговорись Софье-то Андреевне, лютая она у тебя на эти разговоры… Папка твой уж год, как откинулся.

— Как это? — перед Кириным воображением встала глупая картина отброшенных на дуршлаг макарон. «Откинулся…» Слово-то какое глупое.

— Ну ты прям как вчера родилась, Кирюха… Откинулся — значит освободился, отсидел значит!

— Ногу, что ли, отсидел?

— На зоне отсидел, дура!

— Мой отец — зек?!

— А ты не знала? Ну все, Софья как пить дать язык мне отрежет. И кто ж меня просил-то, болтать-то, дура я проклятая, дите неразумное…

— Вера! Рассказывай немедленно! — приказала Кира «неразумному дитю». — Или я вот прямо сейчас разворачиваюсь и иду все узнавать у мамы!

— В положение ты меня ставишь… — вздохнула соседка и вдруг, воровато оглянувшись, вильнула в сторону и шлепнулась на лавочку возле соседнего дома. — Садись-ка, — пригласила она Киру и интригующе заиграла глазами.

— Папа твой, Кирка, добрую четвертную на зоне оттрубил. Это, дочка, считается срок, я знаю…

Двадцать пять лет?! — Кира не успевала за соседкой, которая, взяв разгон, набрала в грудь воздуха, чтобы накрыть девушку новой волной информации. Новость о том, что бывший муж этой зазнайки Софьи Андреевны выпущен на свободу да еще и поселился неподалеку, обжигала ей рот и десна.

— Двадцать пять лет! — ужасалась Кира. — Да что же он, убил, что ли, кого?!

— Да не-ет! — отмахнулась Вера. И засучила ножками: — Ты, Кирюха, слушай, слушай и не перебивай! Папка твой по щипаческому делу большущий специалист, щипачи — это карманники, воры то есть карманные, среди уголовников они самые что ни есть уважаемые люди… Только Софья, конечно, и знать не знала, что ейный мужик такое ремесло имеет. А коли б знала, то не только бы прогнала — своими бы руками за решетку запрятала, она ведь у тебя идейная, дай бог ей здоровья… Я, Кирюха, знаю, что говорю: энтот роман у меня на глазах, можно сказать, развивался. Я тогда техничкой работала в райкоме комсомола, а Софья, значит, помощником была у первого секретаря. Да. Тридцать лет уж прошло, страшно подумать!.. Как щас помню: Софочка по коридору цокает, строгая такая, в костюмчике синеньком и блузка на ней такая, из крепдешина, с рюшечками и глухим воротом. Под мышкой папка с бумагами, это уж непременно! Причесочка — волосок к волоску, чтобы помадами там какими или другими мазилками — никогда Соня этим не пользовалась. А Павел, отец твой будущий, наоборот, как работяга последний выглядел: в брюках да кофте от спортивного костюма, в другом чем я его и не видала… В школе нашей, что напротив дома, они оба в одном классе учились. Только Соня после в институт поступила и потом по идеологической части пошла, а Пашка как был шалопаем, так им и остался: пить да курить это Павел завсегда умел, лучше всякого другого… Дружили они.

— Кто с кем? Мама с… этим?

— А-ха. С самой ранней молодости, с детства даже, можно сказать.

— Ничего не понимаю! Мама — она всегда такая правильная!

В этом-то все и дело! Софья до самого последнего класса в активистках ходила, любые поручения бросалась исполнять, хоть макулатуру собрать, хоть бабульку через дорогу перевести. А тут ей Пашку подтянуть поручили, по арифметике, что ли, да я точно-то не знаю, хотя разницы нет — он по любому предмету на двойках да единицах ковылял. Школу надо заканчивать — а у него «неуды» кругом. Ну тогда комсомольская эта организация и поручила Соне подтянуть парня. За руку она его из компаний уводила, бесстрашная такая девка, прямо приходила туда, где вся эта шпана собиралась, брала за руку и вела. А Пашка и не сопротивлялся вовсе, шел, как телок, краснел только. Соня — она же красивая была, от нее пол района млело, не то что какой-то Пашка-замозура, прости Господи!

То, что мама в молодости и впрямь была на редкость привлекательна, Кира знала. По фотографиям, на которых Софья Андреевна большей частью была запечатлена на разного рода слетах, маевках и прочих идеологических праздниках, можно было сделать однозначный вывод: если бы не чересчур сосредоточенное выражение лица и подчеркнуто деловые костюмы, лет двадцать назад ее мама вполне могла бы претендовать на титул королевы красоты.

— Ну так вот, — продолжила Вера. — Подтягивала она его, подтягивала, бывало, что и до ночи они занимались. А кончилось тем, что Пашка не только выпускные экзамены на все тройки сдал, но и втюрился в Соньку, хоть за уши его оттаскивай. Ну и она, конечно, интересовалась. Нравилось ей, что Пашка — «из рабоче-крестьянской семьи», якобы настоящий он человек, без интеллигентских этих выкрутасов. Ну любила Соня пролетариев. Мозги у ее съехали на любви к трудовому народу!

— Вера!

— А… Прости, Кирюха. Ну вот, значит, года два он за ней ходил, как привязанный, а на третий они поженились. На пятый — ты родилась, только Соня с тобой не шибко-то сидела, в ясли отдала, а сама в райком, к первому секретарю в помощники. Пашка все это время на «ЗиЛе» слесарил… То есть, как потом ясно стало, и не слесарил вовсе, и вообще он с «ЗиЛа» ушел на второй же месяц после того, как Соня его устроила. Компания затянула, а Соня уже не могла досмотреть — она в это время на работе горела, вся, без остатка…

— Я знаю, — сказала Кира. Все свое детство она провела на руках у соседок и детсадовских сторожих. Мама появлялась редко, точно так же, как мало было мамы и в более поздних, школьных Кириных воспоминаниях.

Ну так вот! Зарплату Павел регулярно домой носил, Соня и не беспокоилась. А в один прекрасный день он домой не вернулся. Хвать — и на другой день его нету. И на третий… И вдруг являя-яется. В наручниках. Да не один, а с милиционером. А с ими и прокурор. Обыск у них в доме стали делать, меня в понятые взяли. Я на Соньку-то смотрю — закаменелая она вся, как неживая, и бледная, не приведи господь. Халатик на груди мнет, с Павла глаз не сводит — и молчит. А милиционер тем временем шасть на антресоли и коробку оттуда тянет из-под Павловых штиблет. Коробку ту открыли, а там! Бумажников всяких да кошельков несчетно, да документы еще — одних только паспортов штук с добрый десяток, на разные фамилии!

Кира представила себе эту картину: маленькая бледная мама, судорожно сжимающая у горла ворот домашнего халата, много чего повидавший равнодушный милиционер, затаившая от любопытства дыхание Вера… И стол в главной комнате, заваленный чужими вещами и липовыми документами…

— Какой позор! — пробормотала она, ежась от колючих мурашек.

Вера кивнула.

— Вот-вот, как менты эти ушли и Павла с собой увели, Соня тоже все время это повторяла: «Какой позор, какой позор!» Уже ночь прошла, другой день наступил, а она все сидит на кровати и бормочет. Не скоро отошла. В простые секретарши к какому-то профсоюзному начальнику ей пришлось поступить, с работы-то прогнали, такое время было — нельзя партийному работнику в родственниках уголовника иметь… Павел-то, оказывается, карманником стал. Настоящим. В магазинах работал, на рынках, в кино. Особенно в троллейбусах любил кататься. В троллейбусе его и взяли.