Читать книгу "Смерть в "Ла Фениче" - Донна Леон"

— Что это? — спросил Брунетти.

— «Травиата», — кратко ответила женщина.

— Знаю. Вы хотите сказать, они после всего этого продолжили представление?

— Даже если рухнет мир, — проговорила женщина тем веским, многозначительным тоном, каким обыкновенно произносятся цитаты.

— Это что-то из «Травиаты»? — поинтересовался комиссар.

— Нет. Из «Турандот»[6], — ответила брюнетка недрогнувшим голосом.

— Да, но все-таки, — возмутился Брунетти, — это же неуважение к такому человеку!

Передернув плечами, его собеседница швырнула сигарету на цементный пол и растоптала.

— А сами вы… — наконец спросил комиссар.

— Барбара Дзорци, — ответила женщина и уточнила без всякой об этом просьбы с его стороны: — Доктор Барбара Дзорци. Я была в зале, когда они спросили, нет ли среди зрителей врача, и вот я пришла сюда и нашла его — ровно в десять тридцать пять. Тело тогда было еще теплое, так что, полагаю, он умер не больше чем за полчаса до этого. А чашка на полу уже остыла.

— Вы что, трогали ее?

— Только сгибом пальца. Я подумала, вдруг это важно — горячая чашка или уже нет. Оказалось — уже нет.

Достав из сумочки сигарету, она протянула ее собеседнику, не удивилась его отказу и закурила, щелкнув собственной зажигалкой.

— Что-нибудь еще, доктор?

— Пахнет цианидом. Вообще-то я только читала об этом и как-то раз работала с ним — на занятиях по фармакологии. Профессор не позволял нам даже нюхать препарат — говорил, что у него и пары опасные.

— Он в самом деле так ядовит?

— Да. Я забыла, сколько его нужно, чтобы убить человека, знаю, что совсем чуть-чуть: какие-то доли грамма. И мгновенное действие. Отключается все — сердце, легкие. Видимо, он умер прежде, чем чашка долетела до пола.

— Вы его знали? — спросил Брунетти.

Женщина покачала головой.

— Не больше, чем остальные любители оперы. Или читатели «Дженте», — добавила она, назвав один из пустопорожних глянцевых журналов, которые сама она, на взгляд комиссара, никогда бы читать не стала.

Взглянув на него, она спросила:

— Это все?

— Полагаю, да, доктор. Будьте любезны, оставьте ваши координаты у кого-нибудь из моих людей — чтобы можно было вас найти в случае необходимости.

— Дзорци Барбара, — повторила она, никак не реагируя на официальность, с какой к ней обратились. — В телефонном справочнике найдете — я там единственная.

Бросив сигарету на пол, она наступила на нее, потом протянула руку комиссару.

— В таком случае — до свидания. Надеюсь, все обойдется.

Он, не поняв, для кого именно— для мертвого маэстро, для театра, для города или лично для него, — кивком поблагодарил врача и пожал ей руку. Когда она удалилась, ему пришло в голову, что работа у них, в сущности, очень похожая. Они встречаются у мертвого тела и оба спрашивают: «Почему?» Но после того, как ответ на вопрос найден, их пути расходятся: врач возвращается к предыстории, назад, к медицинским причинам смерти, а ему предстоит двигаться вперед и искать того, кто виновен в этой смерти.

Пятнадцать минут спустя прибыл судмедэксперт в сопровождении фотографа и двух санитаров в белых халатах, — им предстояло доставить тело в Гражданский госпиталь. Брунетти тепло приветствовал доктора Риццарди и тут же передал ему все, что успел узнать насчет предположительного времени смерти. Вместе они вернулись в гримерку. Изысканно одетый Риццарди натянул латексные перчатки, машинально глянул на часы и опустился возле трупа на колени. Брунетти наблюдал, как тот осматривает тело, — странно и трогательно было видеть, как трупу оказывается почтительное внимание, словно живому пациенту доктор ощупывал его со всей возможной деликатностью, если нужно, ловко поворачивая, опытной рукой помогая уже костенеющей плоти сделать неловкое движение.

— Доктор, вы не могли бы извлечь все содержимое его карманов? — попросил Брунетти — сам он был без перчаток, а добавлять собственные отпечатки ко всем прочим как-то не хотелось. Доктор выполнил его просьбу, но нашел только тощий бумажник, по-видимому, крокодиловой кожи — вытащил его за уголок и положил на столик позади.

Потом выпрямился и стянул перчатки.

— Яд. Совершенно очевидно. По-моему, цианид — вообще говоря, я уверен в этом, но официальный ответ смогу дать только после вскрытия. Но судя по тому, как тело выгнулось назад, ничем иным это быть не может. — Брунетти заметил, что эксперт закрыл глаза покойному и попытался разжать уголки его судорожно искривленного рта. — Это ведь Веллауэр, да? — спросил доктор при всей очевидности этого факта.

Когда Брунетти кивнул, доктор воскликнул:

— Maria Vergine[7], боюсь, мэру это совсем не понравится.

— Пусть тогда мэр сам и выясняет, кто это сделал, — парировал Брунетти.

— Пожалуй, так. Я сказал глупость. Прости, Гвидо. Лучше бы нам подумать о его семье.

И словно по заказу, один из троих полицейских в форме подошел к дверям и сделал знак Брунетти. Выйдя в коридор, тот увидел Фазини, а рядом с ним женщину и решил, что это дочь маэстро. Она была высокая, выше директора и даже самого Брунетти, а венец белокурых волос еще добавлял ей росту. Как и у маэстро, у нее были несколько славянские, выступающие скулы, и голубые глаза совершенно ледяной прозрачности.

Едва Брунетти появился из двери гримерной, как женщина, оторвавшись от директора, сделала два стремительных шага вперед.

— Что случилось? — спросила она с сильнейшим акцентом. — Что-то случилось, да?

— Я сожалею, синьорина… — начал Брунетти. Не слушая, она перебила его:

— Что такое с моим мужем?

Несмотря на удивление, Брунетти все-таки догадался шагнуть чуть вправо, заблокировав вход в гримерную.

— Синьора, я прошу меня простить, но было бы лучше, если бы вы туда не входили.

Ну почему они всегда знают заранее, что ты собираешься сказать? В чем тут дело — в интонации, или мы сами неким звериным чутьем по каким-то ноткам в голосе догадываемся, что нам принесли весть о смерти?

Женщина шатнулась вбок, словно от удара, стукнувшись бедром о клавиатуру рояля — какофония звуков заполнила коридор. Чтобы не упасть, она оперлась негнущейся рукой о клавиши, выжав из инструмента еще один режущий ухо аккорд. И, произнеся что-то на языке, которого Брунетти не знал, поднесла ладонь ко рту жестом настолько театральным, что он не мог не быть искренним.

В это мгновение комиссару показалось, что он всю жизнь только этим и занимается — сообщает людям о том, что их любимые умерли или, хуже того, убиты. Его брат Серджо, рентгенолог, носит на лацкане специальный жетон, меняющий цвет при передозировке излучения. Будь у него самого какое-нибудь подобное устройство, регистрирующее горе и боль, оно бы сменило свой цвет уже много лет назад.