Читать книгу "А вот и Полетта - Барбара Константин"

И она сказала себе, что супружеские пары – это вечная загадка. И ее собственная тоже, разумеется. Но ей не хотелось особо об этом задумываться. Все осталось далеко в прошлом, как в другой жизни. И все же эти двое… Генриетта и Фердинанд – она их по-настоящему и не знала, но не могла не задаться вопросом, как они умудрились прожить всю жизнь вместе, будучи столь несхожими. Как получилось, что они не кинулись со всех ног в разные стороны, едва только пламя страсти поутихло? Ладно, не так уж это интересно. Во всяком случае, он на первый взгляд кажется другим. С виду, конечно, немного чопорный и отстраненный, но вроде бы не злой. А незаживающая рана в груди, которую он так старается скрыть, делает его даже трогательным. Когда он говорит о внуках, сразу видно, как ему их не хватает; он еще не успел свыкнуться с их отъездом. Наверное, для него это стало ударом: оказаться совсем одному на большой опустевшей ферме.

Бедный старикан.

Как это невесело.

Когда опустилась ночь, Марселина встала. Головная боль прошла. Сначала она проверила шланг от газовой плиты, изгрызенный мышами. От него еще оставался большой кусок. Она сумела залатать его и сварить суп.

3

Утренний подарок

Назавтра, проснувшись поутру, Фердинанд вскричал: Ах ты ж! С недавнего времени он старательно следил за своим языком. Чтобы этот самый язык не стал очередным предлогом для его снохи Мирей не давать ему видеться с внуками. Итак, он вскричал: Ах ты ж! – чтобы не употребить слово «дерьмо», когда обнаружил, что его простыни мокрые. Очевидно, ему приснился тот же сон, что и в три предыдущие ночи. Сон, где он плавает, как рыба, в синих и теплых водах с компанией приятелей-дельфинов. Единственных дельфинов в своей жизни он видел по телевизору, в передачах о жизни животных или в рекламе Талассы! И это еще было не все. Одуревший со сна, он, как каждое утро, попытался нашарить левой ногой затерявшуюся у кровати теплую тапку. Когда пальцы ноги коснулись чего-то мягкого и теплого, он автоматически встал, чтобы надеть это.

И тут он вскричал: Вот ведь дерьмо! И был отчасти в своем праве, потому что наступил на труп! Ежедневная мышь, подарок от его кота. А если быть точнее, от котенка его обожаемых внуков. У Мирей вдруг возникла аллергия на его шерсть всего за два дня до отъезда, и ему пришлось согласиться оставить котенка у себя. Да-да, все в порядке, дедушка Фердинанд позаботится о вашем котике. Не волнуйтесь, я за ним пригляжу. А вы сможете приезжать повидаться с ним когда захотите, хорошо? Ну же, ласточки мои Люлю, не надо плакать, пожалуйста…

Будь у него выбор, он бы предпочел собаку.

Хотя за полгода до этого он бы поклялся, что никогда не возьмет никакой другой собаки после Велькро. Полная идиотка, совершенно непослушная, никудышный сторож, но такая любящая. Это компенсировало все остальное. Ох, как ему ее не хватает. С котами – и вопроса нет, он их просто не любил. Коварные, скрытные, вороватые и так далее. Только и годятся, что ловить мышей и крыс. И то если дельный кот попадется. Что до послушания, тут заранее известно, что ждать нечего. А любовь – это уж когда они пожелают. Очень может быть, что тоже не дождешься!

Результат: вечером после их отъезда пушистый комочек пристроился на его кровати, а он не посмел его согнать, такой тот был маленький… назавтра он забрался под перину, прижавшись так плотно, что мордочка уткнулась Фердинанду в ухо, и такой оказался симпатяга, на четвертый день он точил когти о кресло, а хозяин и в ус не дул, будто ему и дела не было, а к концу недели он ел на столе из миски, на которой красовалось его имя. Для полного комплекта не хватало только персонального кольца для салфетки!

Скоро два месяца, как они уехали – его сын Ролан, Мирей и двое детей. Как они оставили ферму, а Фердинанда – одного с котом. И случались дни, когда он спрашивал себя – не без легкого удивления, впрочем, – смог бы он сравнительно легко переносить воцарившийся кавардак и все свои печали, если бы того не было рядом. Маленького Шамало[1].

Еще один серьезный повод для удивления: перемены в собственном характере. Это у него-то, мужика немного холодного, крепкого как скала, которого ничто никогда не колыхало. Кончено дело. Ни с того ни с сего он стал чувствительным. Мог заплакать на пустом месте, взволноваться от любого пустяка. Большая прореха в его броне. Или уж скорее пролом. Который он изо всех сил пытается заделать.

Само собой, он никому об этом и не заикался. Он никогда не умел хорошо выражать свои мысли, а еще того хуже – говорить о своих чувствах. У него бы возникло ощущение, будто он раздевается догола на большой площади в базарный день. Это не для него. Он предпочитал держать все внутри и запрятать поглубже, так проще. А потому никто не знает, что отъезд детей и возникшая пустота его словно надвое располосовали. Вжик. Огромная рана в груди. Немало времени понадобится, чтобы она затянулась. Месяцы, а то и годы. Может, вообще никогда не зарастет. И такое вероятно.

Наступив на мышиные останки, он обнаружил свою тапку под комодом, взял трупик за хвост и понес его наружу, в навозную кучу.

И там, в пижаме, посреди двора, в еще мокрых в промежности штанах, он очень серьезно задался вопросом, как он сумеет объяснить котенку, насколько было бы лучше, да-да, намного лучше, если бы тот съедал то, что ловит. Убивать просто так – это пустое. Слишком похоже на то, что делают люди. Какой смысл? Не стоит уподобляться, киска. Но… как объяснить нечто подобное коту? Да еще маленькому. Ему едва четыре месяца. По человеческим меркам лет семь, так?

И как можно надеяться, что он поймет? Нет, решительно, последнее время Фердинанд был не в форме. Нужно взять себя в руки.

К полудню небо очистилось. Он этим воспользовался, чтобы приняться за стирку. Давно было пора.

Один и тот же сон три ночи подряд – в запасе оставалась единственная чистая простыня. И ни одной пары пижамных штанов.

Короче. Если однажды ему придется кому-нибудь рассказывать, что он почувствовал после отъезда детей, он точно скажет, что после того, как был захлопнут последний чемодан, розданы последние поцелуи малышам и дверь закрылась, огромный провал разверзся под его ногами, черный провал, глубже колодца. И головокружение, которое охватило его в ту секунду, так больше и не отпускало. Он хорошо это понял. Только вряд ли придет день, когда он об этом заговорит.

Заголяться перед кем бы то ни было – это не для него.

4

Фердинанду сначала скучно, а потом вовсе нет

После обеда он развесил на улице белье на просушку. Потом потащился к сараю. Проходя мимо трактора, не удержался и залез на сиденье. И даже завел мотор – просто проверить, хорошо ли работает. Потом отправился в мастерскую. На верстаке увидел наполовину выгравированную доску для Альфреда, которую собирался доделать уже несколько недель. И так и не доделал. Виновато глянул на инструменты, машинально стал перебирать всякое старье. Браться за дело не хотелось. Ну и ладно. Он сел в машину. У дороги, которая вела к Марселине, притормозил и заколебался, не заехать ли узнать, как она там, но в конце концов решил заглянуть попозже, может, ближе к вечеру. И поехал в деревню. Припарковавшись довольно далеко от Рыночной площади, он достал из багажника палку и пошел по центральной улице, слегка прихрамывая. Никого не встретил. Его это слегка разочаровало. Дойдя до кафе на площади, заказал стаканчик белого и устроился за столиком на террасе. За последние два месяца это превратилось в привычку. Часы на мэрии показывали половину четвертого.