Читать книгу "Улица Окопная - Кари Хотакайнен"

А как я напрягался, когда Хелена бывала в командировке или страдала мигренью, – готовил еду на несколько дней, мыл посуду, кормил семью… При этом – клянусь под ледяным взглядом терапевта по семейным проблемам – с языка не соскочило ни бля.

Внимал, понимал, ласкал и гладил, возбуждал до – и успокаивал после близости. А ведь я ничему не был обучен прежде, не было образца для подражания. Зеленым сопляком я столкнулся с ужасами и огненными шквалами войны за свободу женщин. Помню, как я созерцал пьянящую глубину черного треугольника, уверенный, что сунь туда башку, и уже не выберешься на свет.

Но я сунул и выбрался! Я постигал тайны секса, как семеро братьев[3]азбуку, зубрил, бился головой о древо. Я победил страх и застенчивость, однако тяжкий труд и высокие требования к исполнению подорвали личную заинтересованность и первозданную радость процесса. И все же блаженство Хелены было для меня столь высокой наградой, что я продолжал осваивать целину.

Всю домашнюю работу за десять лет я стопроцентно взвалил на свои плечи. Поэтому фраза капитана финской хоккейной сборной Тимо Ютилы – ну, та, что он выложился на сто десять процентов, – меня задела. Как он может так говорить? Живет себе в заграничных отелях, в мужской компании, ни о чем не думает, кроме того, чтоб погонять со своей командой по площадке малюсенькую шайбу. А в это же самое время я обеспечиваю питание, заботу о ребенке, благосостояние женщины и атмосферу на рабочем месте.

Я делал все, что мог, и больше. Смирение и преданность делу оказались тяжким бременем. Хелена намекала, что мне пора найти мужскую компанию, высказать свои проблемы. Я напрочь отверг предложение, а она намекала и намекала, тогда я разозлился всерьез, и корабль наших будней поплыл без руля и ветрил по волнам примирений и ссор.

В итоге мы увязли в тяжелой позиционной войне, я – молчком на диване в гостиной, она – в слезах на полу в туалете.

Позиционная война зашла в тупик. Канонада умолкла, нелепо топорщились расхряпанные в клочья ели, с болота тянуло дымком. Фронтовое затишье обманывало. Противники подстерегали друг друга, стреляли в ответ на полуслово в ожидании решительного боя.

Его развязала Хелена.

Она говорит, что я.

Когда ударил.

В ответ на гадость.

Ее.

А я не имею право высказываться? После всего, что я сделал ради ее и семейного блага?

Она сказала: дословно не помню, – что я жалкий кашеваришка, об меня только вытирать ноги, что я гнию дома, настаивая плохое настроение, как брюкву в духовке, провонял уже, слушая свой рок, катился бы в компанию мужиков! Примкнул бы к какому-нибудь фронту!

Поток слов изливался бы бесконечно, если б я не подсуетился. Хотел-то просто заткнуть ей рот, но промахнулся. Удар пришелся чуть ниже виска. Пошатнувшись, Хелена ударилась головой об угол шкафа и рухнула на пол.

У меня поехала крыша. Я по жизни не киллер, а рядовой, который выстрелил невпопад. Кулак расцвел в сотые доли секунды и вырвался на орбиту, подобно сигнальной ракете, куда-то под потолок, вверх. Чуждый насилия, я ударил бесцельно, но – слишком мощно. Нет чтобы просто влепить пощечину. Эмоции те же.

Если б она ударила в ответ. Если б я не ударил. Если б она нашла другие слова. Если б не черные огоньки, вспыхнувшие в глазах. Если, если, если…

В пустой квартире тысячи «если» едят человека.

Сколь широка амплитуда чувств?

Да, я согласен, не стоило кричать и драться, но я привык широко выражать свои чувства, взрыв эмоций караулил меня за углом. Она не внимала моим объяснениям, закрывшись с Сини в спальне.

Мужчины моего поколения умеют проявлять чувства. По-моему, несправедливо, что Хелена и официальные власти со знанием дела укладывают эмоции в прокрустово ложе благопристойности, пресекая ненормативные выпады.

Я был готов помириться, только она не пожелала. Едва ступив за порог, Хелена направилась в официальные органы продемонстрировать свой фингал и сообщила мне по телефону, что я могу оставить себе все вещи, а она – ребенка. Я сжал трубку в кулаке до хруста.

Меня ничуть не утешил факт, что после поправок в законе 1988 года разводы стали популярнейшей народной забавой. Нынче как? Истечет полгода на размышление, а там сделай ручкой – и привет. Вот, сразу после войны ежегодно распадалось 3500 браков, в 1985 году это число было уже 9000, а в 1995 превысило 14 000.

Бурный экономический рост конца 80-х и спад начала 90-х сделал разводы прозой жизни, которую общество оградило страховочной сеткой. В эту сетку осколки супружеских пар падали вне изменения социального статуса или чувства стыда. Меня же тошнило от перспективы стать статистической единицей.

Статистика – холодные цифры, они наполняются кровью только при врастании в жизнь. Не калькулятором считайте, а сердцем!

14 000 разводов означают по сути 28 000 разводов, потому что после каждого развода в городах и весях остаются по два взрывных устройства, плюс ребенок или дети. В финской семье в среднем по два ребенка, значит, среднее статистическое можно увеличить еще на два маленьких человека. То есть развод касается четверых. Однако на этом вычисления не останавливаются. Кроме заинтересованных лиц в разводе участвуют представители официальных организаций, социальные работники, юристы, полиция, сотрудники приютов, психологи и близкие.

Развод, состряпанный на скорую руку в двухкомнатной квартирке, раскачивает гипотетическую многоэтажку.

Изучение статистики не приблизило меня к Хелене и Сини.

Я поджег материалы статистического центра и кинул их в мойку. Дым горящей бумаги заполонил кухню, навевая воспоминания о тещиной даче на берегу озера Пяяннэ.

Когда Сини было три года, мы провели там несколько недель. Помню, мы гуляли по берегу большого озера, а Сини спросила, куда девают воду, когда начинается зима.

– Она остается подо льдом.

– А что вода там делает?

– Ждет.

– Чего ждет?

– Чтобы лето пришло и растопило лед.

– А когда лето придет?

– Лето сейчас.

– Сейчас вода отдыхает?

– Да, отдыхает.

– А куда рыбок девают?

– Когда?

– Когда наступает зима.

– Они тоже остаются подо льдом.

– Что они там делают?

– Лета ждут.

– Все ждут лета.

– Да, ждут.

Я решил купить дом.