Читать книгу "С мороза - Авдотья Смирнова"

– Игорь, объясни ей, я больше не могу.

– Настя, не реви, – строго говорит отец. – Деньги есть, просто мы не можем их взять из банка. Сейчас никто не может взять деньги.

– А почему у Машки Филипповой есть деньги?

– Потому что у Маши папа в банке работает.

– А почему ты не в банке работаешь?

– Достала ты меня своими вопросами. Потому что я машины продаю.

– А как же ты их продаешь, если никто не может взять деньги?

– Ир, ты прикинь, как у нее голова варит. Вот вырастешь, пойдешь в банк работать, как Машкин папа.

– Везет этой Машке, у нее все лучше.

– Тебе не стыдно завидовать? – сердится мать. – Ну и иди, живи тогда у них, раз тебе Машин папа больше нравится.

– Не нравится. Он волосатый, – буркает Настя.

– Вот видишь! – И семья с торжеством выходит из лифта. Так девочка Настя приучается любить родителей со всеми их достоинствами и недостатками.

Но самый поучительный диалог мне удалось услышать вчера вечером. Пошла я к соседу сверху проверить испорченную дискету. Сосед Митя, в отличие от меня, в этом разбирается. Сидим мы за компьютером, а в соседней комнате Митина жена Надя, сотрудница издательства «Советская энциклопедия», беседует с их восьмилетним сыном Платоном.

– Мама, – говорит Платон, – ты поклялась на Евангелии, что купишь мне ко дню рождения микроскоп. День рождения миновал, а микроскопа так и нет. По-моему, это клятвопреступление.

Видишь ли, сын, – отвечает Надя, – человек предполагает, а Господь располагает. Мне пришлось нарушить клятву не по своей воле. Банк, в котором лежали деньги на твой микроскоп, к сожалению, прекратил выплаты. Как ты знаешь, в стране финансовый кризис. Это сказалось и на нашей семье. Тебе не купили микроскоп, папе – ботинки, о себе я уж не говорю, потому что ты ведь знаешь, мне ничего не надо.

– Мама, а с чем связан финансовый кризис?

– Я не могу ответить тебе на этот вопрос квалифицированно, Платон, я не экономист. Но я предполагаю, что он связан с трудностями экономики переходного периода. Как тебе известно, раньше нашей страной правили коммунисты. Им мы обязаны тем, что страна была доведена до полного обнищания. Сейчас мы строим другое, демократическое общество. Но это длительный процесс, для которого необходимо изменить сам менталитет нации. Такое в один день не делается. Впереди нас ждет еще много трудностей. К ним надо относиться философски.

– Мама, я стараюсь относиться философски. Но я не понимаю, почему у нас в России все время какие-то проблемы – то коммунисты и разрушение церквей, то переходный период, то финансовый кризис? Сначала ты была невыездная, затем вы потеряли деньги в «Чаре», теперь банк прекратил выплаты – будет ли конец этому?

Понимаешь, Платон, – отвечает Надя, – Россия вообще очень сложная страна. Ее судьба весьма неоднозначна. Но если ты хочешь жить в этой стране, говорить и читать на родном языке, тебе придется очень рано научиться стойкости.

– Я не уверен, – задумчиво отвечает Платон, – что свяжу свою судьбу с Россией.

– Это гордыня, – твердо говорит мать.

– Может быть, может быть. Кстати, мама, я давно хотел спросить, а Чубайс – хороший?

– Безусловно, – отвечает Надя, – а теперь иди читай своего Джойса.

Так мальчика Платона учат любить жизнь во всех ее проявлениях.

И вот я думаю: ведь не будь финансового кризиса, ни родители Виталика, ни Настины родители, ни мама Платона не смогли бы научить своих детей таким сложным вещам, как любовь к родному пепелищу и в то же время к отеческим гробам. То есть, возможно, и смогли бы, путем, например, покупки черепахи вместо собаки, но это заняло бы гораздо больше времени, сил, и неизвестно еще, принесло бы результаты или нет. Ведь не все дети так восприимчивы, как я. Поэтому, если б финансового кризиса не было, его бы стоило придумать.

Иногда, правда, мне кажется, что его и придумали. Просто для того, чтобы объяснить нам что-то важное и нужное про жизнь и Родину. Как детям. Мы ведь, в сущности, и есть дети. Их дети – Правительства Российской Федерации, Государственной думы, Ассоциации российских банков, товарища Сороса. А они – наши родители.

Мы их спрашиваем: «Когда ж это все кончится?»

А они нам в ответ: «Чего?!»

«Московские новости», 25.08.1998

РЫБИЙ ЖИР

Предупреждение

Детство, да. Так ведь? Ведь именно детство вы любите вспоминать, мои крошки? Дневной сон, Новый год, мама в кримплене и папа на футболе. Да? Ну что ж, щас вам будет детство.

Молоко. Кипяченое, с тонкой пенкой, сморщенной, как обезьянья ладонь.

Пряники. Каменные, как пол в метро.

Ирис. «Золотой ключик», в котором навсегда остались молочные зубы в количестве четырех штук.

Суп. В нем плавали ошметки мутно-прозрачного, как медуза, репчатого лука.

Горчичники.

Снова молоко. Но уже в качестве лекарства, с содой, маслом и боржомом. Не рецензируемо.

И вот – вступают медно-духовые, затем ударные, к ним присоединяются струнные щипковые – апофеоз всего, смерч вкуса, ураган аромата, атомная бомбардировка, фашистские эксперименты на людях, ну как, как это еще назвать?! РЫБИЙ ЖИР, короче говоря. Лекарство для маленьких негодяев. Вспомнили, тютьки? Вижу, вижу, что вспомнили. Но недостаточно. Сейчас будем сильно вспоминать, по-взрослому. Сначала вспомним вкус.

Вкус

В детстве меня окружали гады. Мама с папой были гадами. Бабушка с дедушкой – тоже гады. В детском саду – сплошные гады, больше там вообще никого не было. Самые гады сидели в поликлинике, это было такое сборище гадов, такое! И вот все эти гады собрались вместе, в какой-то своей не известной никому гадской норе, и придумали змеиное слово «рахит». У меня, прелестной плоскостопои девчушки, рахит! Сперва они загадили воздух, накормили меня смесью «Малыш» из металлической крошки, не дали мне света и тепла, заставили мандарин расти только зимой, а потом они же и заявляют, что у меня рахит! И вот для этого рахита они стали меня травить рыбьим жиром, в котором есть витамин D.

По вкусу рыбий жир не напоминает ничего. В природе просто нет ничего, что имело бы такой вкус. Вы скажете – рыба. Так нет же, вы, у рыбы совсем другой вкус, у нее вкус рыбы, а не вот этого вот. Маслянистая жидкость стекает по подбородку, жесткая салфетка в руках мамы-гадины растирает жидкость по лицу, а папа-гад держит меня за руки. Мой рот крепко закрыт. И тогда эти люди безнадежно портят то, что мне дороже всего на свете, – бородинский хлеб. Они капают эту вещь на мой любимый бородинский хлеб.

«Пойди сюда, деточка, – говорят они с добротой на лицах. – Съешь кусочек хлеба».

Я ничего не забываю. Никогда. Я помню все: и как они не купили мне красный шлем витязя, а купили только красный меч витязя; и гречневую кашу; и «не рисуй слюнями на обоях»; и рейтузы – боже, как же я ненавижу рейтузы! – зеленого цвета; и «не ешь козявки»; и как меня не забрали в среду.