Читать книгу "Неправильный Дойл - Роберт Джирарди"

Когда араб увидел Дойла, он вскрикнул от неожиданности и попытался вскочить, но Брижит удержала его, положив ладонь ему на грудь.

– Du calme, chérie,[1]– сказала она низким голосом, глядя на Дойла без малейшего признака стыда на лице.

Дойл с арабом обменялись злыми взглядами, не предвещавшими ничего хорошего. Араб был худым, ему было от силы двадцать – почти вполовину меньше, чем Дойлу, – с нежными, девическими чертами и пухлыми влажными губами. Дойл почувствовал, что где-то видел его, и тут же вспомнил где. Это был марокканец по имени Ханук Аджид, один из официантов в кафе «Ней» вниз по улице, всегда такой внимательный, когда они с Брижит подходили к блестящей стойке выпить apéritif. Маленький ублюдок. Ханук Аджид не озаботился прикрыться простыней, Дойл увидел его упавшее достоинство, и на долю секунды ему стало легче.

– Le dice, пусть этот урод выметается отсюда, – сквозь зубы процедил Дойл. – Vamos. Immediatamente.[2]– Дойл не знал французского. Они с Брижит всегда общались на странной смеси испанского с английским.

– Но человеку нужно одеться, – резонно заметила Брижит. – Насе frio dehor.[3]

– Ну, значит, не повезло, – пробормотал Дойл.

– Сволочь ты, – вырвалось у Ханука Аджида, и его черные глаза сузились.

Дойл сжал кулаки, кровь забурлила от животного позыва убить. Еще секунда, и он порвал бы этого марокканского сукина сына на куски, но в последний момент какая-то сила удержала его, он только наклонился, схватил туфли араба и швырнул их через коридор и открытую дверь на лестницу. Одна туфля перелетела через перила, сосчитала шесть лестничных пролетов и упала на грязную плитку первого этажа.

Ханук посмотрел на Брижит, потом на Дойла, от его дерзости не осталось и следа.

– Vite, – нетерпеливо сказала ему Брижит. – Va t'en. Je n'aime pas te voir tuer! – добавила она мягче. – S'il te plaоt. On peut discuter de tout cela plus tard.[4]

Ханук вскочил, схватил одежду и выбежал вслед за своими туфлями. Дойл вышел в коридор, закрыл дверь и вернулся, чтобы разобраться с Брижит. Увидев его, она раскрылась и легла поперек матраса. На ее бледной коже все еще розовели следы от занятий любовью. Дойл смотрел на ее маленькие груди, узкие мальчишеские бедра. Если бы она решила родить ребенка, ей бы пришлось нелегко, поймал он себя на мысли, которую тут же отбросил. Нет, у таких женщин не бывает детей, вместо этого у них бывают оргазмы.

Брижит слегка раздвинула ноги, и Дойл увидел влагу, блестевшую на ее бедрах, на ее набухшем женском естестве. Хитрая улыбка появилась на ее лице. Она указала пальцем на растущий бугор в джинсах Дойла. «Да ты припух», – хрипло произнесла она недавно прочитанное во французско-английском словаре слово.

Дойл хмыкнул. В данных обстоятельствах отрицать это было бесполезно и неловко.

– К сожалению, – сказал он.

Брижит выпятила нижнюю губу.

– Non, jamais, никогда – «к сожалению», – сказала она. – Думаю, ты меня хочешь, si?

Дойл не ответил. За окном наступил час, когда длинные синие вагоны скоростного метро на станции «Ля Шапель» битком набиты потными людьми, возвращающимися с работы домой; когда уличные кафе заполнены богатенькими парочками, шепчущимися за бокалами дорогого вина. Брижит медленно приподнялась, села на подушку и погладила себя между ног.

– Он был не очень-то хорош, этот марокканец, – прошептала она. – Маловат, знаешь ли.

– Pute,[5]– сказал Дойл, но не отвел глаз.

– Рог favor, – сказала она. Ее дыхание стало неровным. – Baise moi.[6]

Дойл шагнул к матрасу, резко наклонился, намотал на руку ее густые черные волосы и слегка дернул. Она вскрикнула. Он дернул сильнее, она отняла от себя руки и потянулась к нему, чтобы расстегнуть пряжку ремня.

2

Из мусорного ведра на кухне доносился запах гниющих овощей и кофейной гущи. У Брижит неприятно пахло от подмышек, а может быть, на ее коже и грязных простынях все еще оставался запах пота Ханука Аджида. Дойл лежал возле нее в темноте на матрасе, вдыхая запах нестираных простыней и чувствуя отвращение к самому себе. Как низко он пал. Он не был религиозен, но подумал, что никогда еще не уходил так далеко от Бога. Много лет назад дядя Бак отправил его в седьмой класс католической школы-интерната в Мэриленде, и он до сих пор помнил все слова основных молитв. Но ни одна из них не подходила для этой ситуации.

Брижит задремала, потом проснулась, тихо заплакала. Она нащупала в темноте его руку и прижала к своей щеке.

– Chérie, – сказала она срывающимся голосом. – Je suis dйsolé.[7]

– Это больше не сработает, – сказал Дойл и убрал руку.

Резкий тон его голоса мгновенно высушил ее слезы, и он почувствовал, как она напряглась.

– Скажи мне, – продолжал Дойл с некоторой горечью, – это вошло у тебя в привычку? Я имею в виду – попадаться. В этом все дело. Так ты ставишь точку, да?

Он вспомнил ужасный день, когда их застукала Фло, его жена. Они тогда жили в Малаге, это было всего лишь четыре месяца тому назад, но словно в другой жизни. Каждый четверг Фло делала закупки для ресторана и ее не было дома весь день, а Дойл присматривал за ребенком. Пабло уснул удивительно рано своим младенческим глубоким сном, с открытым ртом и еле-еле слышным дыханием, – и Брижит зашла под каким-то предлогом. Ее возбудила идея заняться этим в его доме, на постели его жены, и она не долго оставалась в платье. Дойл пытался все это остановить, но… Минут через десять неожиданно вошла Фло, которая что-то забыла и вернулась домой. Она застала их вместе: его со спущенными штанами и Брижит, обхватившую губами его затвердевшую плоть. Фло не сказала ни слова. Она тихо закрыла дверь, разбудила Пабло, одела его и отвезла в загородный дом родителей в Эсихе. «Ты достоин презрения за то, что предал свою жену и спящего в соседней комнате сына, – говорил на суде адвокат Фло, кстати оказавшийся ее братом. – Разве бордель не более подходящее место для таких дел?» С тех пор Дойлу так и не удалось поговорить со своей женой наедине, без присутствия третьих лиц.

Брижит помолчала, потом мрачно сказала:

– Я думаю, тебе, наверное, не следовало уходить от жены.