Читать книгу "Свинг - Инна Александрова"

Пьяный, высокий, тоненький мальчик в расхристанной рубахе, в плохо застегнутых штанах, с мутными, бессмысленными глазами — таким выдали ей Шурку. Простила. Простила, потому что был он и другим — нежным, умным, книгочеем, с копной темно-русых волос, с большими серо-голубыми глазами, удивленно смотревшими в мир.

Очень холодная зима сорок четвертого. А им с Шурой жарко, хотя на ней — всего лишь телогрейка, на Шуре — короткий тулупчик. Они уходят далеко по озеру, на лыжах. Такие дни удаются редко. Тем счастливей часы. Конечно, они сопляки: Шуре только исполнилось четырнадцать, ей четырнадцать будет в ноябре. Но разве есть для любви возраст? Нет, они еще не целуются. Просто им очень хорошо вдвоем.

Когда поняла, что любит? Наверно, перед десятым. Их разделили по школам. Первая стала мужской, вторая — женской. Отправили в разные колхозы. Тридцать километров, а он — исхитрился, примчался, приехал. Воды нет. Пьют из одной лужи с быками. Жара днем под тридцать. Ночью заморозки. Одежда — та, что на них. Спят в одной большой юрте. Чадит коптилка. Умаялись девчонки за день, а они, прижавшись спинами к юрте, накрывшись невесть где сысканной попоной, смотрят в небо. Огромные горячие звезды падают и падают с вышины. Они летят так долго, что можно успеть загадать. И они загадывают. Загадывают одно: быть вместе. Всегда. Всю жизнь.

Александр Александрович Шалимов, Шурин отец, — импозантный мужчина, как говорит мама. Густая седая шевелюра, осанка. Правда, несколько полноват, и маленькие глазки глубоко посажены, но это все мелочи. Шалимову нет и пятидесяти. Он местный, не сосланный, но не был на фронте. Врач. Хирург. В сорок пятом, после войны, доктор Шалимов станет еще и венерологом, ибо надобность в этом появится большая. Как говорит мама, доктор своего не упустит. Дом — на широкую ногу. В летние дни из открытых шалимовских окон слышится хозяйский бас: «Люди гибнут за металл…» После войны, пересмотрев свои жизненные позиции, доктор Шалимов вступает в партию, становится заведующим облздравотделом.

Лидию Андреевну, Шурину маму, Майя знает плохо. Видела только на улице. Дома у Шуры никогда не была. Ходить в гости к парням не принято. Однако успела разглядеть, что худа Лидия Андреевна и согнута. Такие же, как у Шуры, большие серо-голубые глаза, но во всем облике — тоска и смирение. Говорят, Александр Александрович не оставляет без внимания ни одной медицинской сестры, с которыми работает. Из-за девчонок-двойняшек, а главное, из-за любимого сыночка ушла Лидия Андреевна на домашнее хозяйство, хотя была хорошей акушеркой. Но дети ни в чем не должны знать отказа: еда — свежая, постель — мягкая, платья и рубашки — чистые. И муж, и девчонки, и Шурочка принимают все как должное. Планы у родителей большие: сын — профессор юриспруденции.

… Как все-таки она его ждала!

Она не знала раньше, что в разлуке

Так глупо могут опускаться руки,

Так разом опостылеть все дела…

Тогда, в сорок восьмом, у нее и правда опустились руки. Они с Шурой поехали на учебу в разные города. «Через год, через год, если поймете, что не можете друг без друга, один из вас переведется», — говорила мама. Ах, мама-мамочка… Лукавила, милая. Знала, точно знала: не допустит доктор Шалимов, чтобы сынок, единственный, женился на дочке сосланного.

И его, Шурочкины, письма были вначале тревожные — большой город, много соблазнов, совратят Майю разные франты и пижоны. Но она в ответ с чистой совестью: нет, нет, нет. Он, только он…

Страдать по-настоящему начала ближе к декабрю: письма Шурины стали реже. Правда, прислал две фотокарточки. На одной внимательно изучает какой-то опус, на другой — две красивые девушки тесно прижались к студенту. И папироска у Шуры в руке. Значит, начал курить.

Неудержимо тянуло ее с кем-то поделиться. Но кому, кому расскажешь, что отец твой — лишенец, а любимого отняли, оторвали, разлучили. Она сильно похудела, осунулась, стала необщительной. Ребята — почти все фронтовики — вначале настойчиво приглашали, потом отступились: обиделись.

Училась с каким-то остервенением: есть только наука, только химия. Остервенение принесло плоды. На семинарах и коллоквиумах была первой. Начали завидовать. Она еще больше отдалилась, обособилась, замкнулась. В душе тоска. Понимала: упряма, самолюбива, но человек без самолюбия казался тряпкой. Тряпкой быть не хотела.

Четверо суток в поезде с двумя пересадками — как один день. Казахстан. Зимние каникулы. Январь сорок девятого. Как хочется побыть с мамой, обо всем поговорить.

Поезд замедляет ход. Вот и они, ее любимые. Мама в каракулевой серой шапочке, отец почему-то с портфелем. Она идет к полке, чтобы взять чемодан, но чья-то рука уже перехватила ручку. Она не успевает подумать. Шура, Шурочка стоит перед ней… Когда успел впрыгнуть в вагон? Как могла его не увидеть? Он без шапки, хотя мороз. Глаза блестят. Ясные, горячие, любящие…

Разлучались только, чтобы поспать. Все дни — у Майи или на улице. Морозы несильные. Тихо. Солнечно. Нельзя, не нужно ждать второго курса. Все ясно: они не могут друг без друга. Они должны быть вместе. Она говорит все это маме, и тогда, как кошмар, как обухом: «Шалимов пойдет на все…» Все — это, значит, сделает так, что Майю больше не выпустят учиться.

По ночам не спится. Все становится выпуклым, отчетливым, видимым. Наверно, Шалимова можно понять. Он хочет сыну счастья. Такого, как сам его понимает: блестящая карьера, престиж, деньги. У Ждановичей понятия другие — правда, долг, честь. Проклятыми лицемерами называет мама тех, кто говорит одно, а делает другое. Интересно, сотрудники МГБ, к которым каждые десять дней они с отцом ходят на отметку, и правда считают их врагами? Тогда почему выпустили ее — дочь «врагов народа»? А Сталин? Он тоже так думает? Он знает обо всем? Если знает, почему не разберется? Разве делали и делают мать и отец что-то такое, что наносит вред государству? Они видят многие недостатки и говорят об этом. Значит, лучше видеть и молчать? Кому лучше? Государству? Ложь лучше правды? Мысли лезут и лезут. Утром она вялая.

Все, что на душе, не обязательно кому-то выкладывать. Есть бумага, есть тетрадь в сером клеенчатом переплете. Здесь можно говорить обо всем. Почерк у нее мелкий, убористый, как у отца.

Не приехал, не явился Шурочка домой на летние каникулы. Запретил Шалимов сыну приезжать. Боится. Отправил куда-то. Если говорить честно, девчонок ей видеть не хочется. Все знают об их отношениях с Шурой. Поэтому вместе они только с Зоей, Зойкой, с которой за одной партой с шестого класса. С Зойкой, которая заявила своим: «Поеду учиться только туда, куда Майя». С Зойкой, с которой хоть на разных факультетах в университете, но койки в общежитии рядом.

Майя не любит ни Зойкиного отца — замредактора областной газеты, худого, желчного, ни Зойкиной матери — здоровой, зеленоокой, с пышными рыжими волосами. Что-то порочное есть в лице этой женщины. Хотя Майю встречают приветливо, ей неприятно бывать в этом доме. Поэтому пасут они сопливую Ритку-Маргаритку, Зойкину сестренку, и Фелика на озере. Ритка шустрая, уматывает Фелика.

Зоя — прирожденный математик. Не принимает ничего, что не относится к точным наукам. Книг не читает, но слушает охотно, когда Майя рассказывает что-нибудь из прочитанного. Ревнива. Ревновала Майю к Шуре. Что распались их отношения, рада. Говорит, с Шурой они не пара.