Читать книгу "Когда ты рядом - Лин Ульман"

27 августа 2000 года, наступает вечер. Женщину за голубыми занавесками зовут Стелла. Спустя десять с небольшим лет после того, как Мартин забрался к ней через окно, ясным летним вечером она падает с крыши все того же злополучного дома на Фрогнере. Падение занимает две секунды. С момента, как опора выскользнула у нее из-под ног, и до того, как она ударилась о землю, проходит две секунды — ни больше ни меньше. Именно об этих секундах я и пытаюсь составить свое представление. Я следователь по особым делам в отделе по борьбе с насилием при полицейском управлении Осло. На двери моего кабинета висит табличка «К. Даниельсен». «К» значит «Коринне». У меня нет друзей, но мои коллеги называют меня «Хора», потому что когда-то у меня был кукольный театр, в котором я озвучивала всех героев и однажды поставила «Богему»[3], где хором пели все пятьдесят моих кукол.

У меня есть особый дар: как только я сталкиваюсь с убийцей, в желудке у меня начинает покалывать. Считайте это интуицией. Еще я заранее могу сказать, сознается он или нет. В этом случае он так и не сознался. Дело было закрыто за отсутствием доказательств. Мартин взял за руку свою одетую во все красное дочку Би и пропал из поля зрения. Однажды мне показалось, что я столкнулась с ним в ночном трамвае в Осло. Когда его освободили, жалобы на необоснованность моих подозрений он не подал.

Поэтому я сейчас и рассказываю эту историю.

Аманда

Ты слышишь меня? Иногда по ночам я лежу в кровати, и мама здесь, рядом со мной. Ну не совсем рядом. Это называется «где-то здесь». Иногда она разговаривает, но не со мной и не с Би, а с кем-то другим, может, с Мартином или со стариком. Как будто она ни к кому конкретно не обращается, потому что не знает, что я ее слышу, Мартин не хочет слушать, а старик не может услышать.

Несколько лет назад, когда мама болела, она все время говорила себе: «Главное сейчас — не упасть, главное — не упасть». Она и мне говорила: «Главное — не упасть». И Би она тоже это говорила. Я не понимала, о чем она. Она ведь в постели лежала, мы с Би стояли на полу, а она говорила, что главное — не упасть. Куда мы могли упасть? Куда она могла упасть? «Ты же в постели лежишь, как ты можешь упасть?» — спросила я. Она тогда сказала, что это просто такое выражение. Что его не нужно понимать в прямом смысле. Ну вот, прошло несколько лет, и она все-таки упала. Теперь уже в прямом смысле. На самом деле. По-моему, не надо ничего говорить, если не имеешь этого в виду на самом деле. Надо будет сказать ей об этом, когда она опять будет где-то рядом.

Когда она болела, мы думали, что она умрет, но она не умерла. Она выздоровела и опять начала работать. Она говорила такие вещи, которые мне очень не нравились. Например, что она слишком долго живет на этом свете. В больнице она хотела, чтобы я читала ей вслух. Книги и газеты. Она попросила меня прочитать ей роман, который называется «Моби Дик», потому что нельзя умереть, не прочитав «Моби Дика». Но мы его так до конца и не дочитали. Ей надоело. Потом она вообще хотела, чтобы я читала ей только объявления о недвижимости из «Афтенпостен». «Светлая четырехкомнатная квартира с балконом на тихой улочке», и все такое. Это она слушала с удовольствием. Иногда она говорила: «Сходи посмотри на эту квартиру», и я шла, а потом рассказывала ей, какие там комнаты, балкон и освещение.

Би — моя сестра. Она молчаливая девочка. Молчаливая, но не глупая. Она все слышит и понимает. Я рассказываю ей, что мама упала с крыши. «Слышишь, — говорю, — Би? Мама упала с крыши. Мама все еще падает». Она падает, падает и никак не упадет. Мы так говорим. Говорим, что мама постепенно, день за днем падает. Как бы по частям. Сначала палец, потом глаз, потом колено, потом один за другим пальцы ног. На это уходит много времени. Мама не сразу вот так упала и разбилась. Ее длинные светлые волосы развеваются на ветру. Мама красивая. Или была красивой. Была или есть — я точно не знаю. Она в желтом летнем платье, один глаз у нее голубой, а другой фиолетовый, ногти на ногах накрашены бордовым лаком. На шее — серебряное сердечко, которое досталось ей от бабушки. Это я, ее старшая дочь, накрасила ей ногти на ногах бордовым лаком. Очень давно. Светило солнце, окно в сад было открыто, мама сидела на белой двуспальной кровати, подложив под спину обе подушки, а я сидела у нее в ногах и красила ей ногти. Мама тогда еще сказала, что у нее самые красивые ноги в Скандинавии. «У меня самые красивые ноги в Скандинавии», — сказала она. Так что знай, Би: у нашей мамы, которая умерла и до сих пор умирает, самые красивые ноги во всей Скандинавии.

Недавно мама сказала Мартину: «Если бы все не было так ужасно грустно, я бы над тобой сейчас посмеялась». И засмеялась.

Я как-нибудь расскажу про мамин смех. Смеялась она тоже словно по частям. Сначала один короткий смешок, как будто по полу скачет маленький красный шарик, потом шарик побольше, потом много маленьких шариков, а потом они все разом разбиваются об пол.

За дверью шум и какая-то возня. А здесь спокойно и тихо. Это комната Би. Мы уже оделись для похорон, надели красные летние платья и белые тряпочные туфли. Мартин не разрешил мне одеться в черное. Сказал, что это глупость. Я разуваюсь и ложусь на кровать рядом с Би, вдыхаю запах ее волос и ее кожи. «Ничего страшного», — говорю я ей. Би не плачет. Она лежит совсем тихо и теребит мои волосы. Лучше бы уж она плакала.

Полежу здесь чуть-чуть. Рядом с Би.

— Закрой глаза, — говорю я, — она где-то здесь.

— Правда? — шепчет Би.

— Протяни ей ладошку, — говорю я, — и она ее пожмет.

Я многого не говорю Би. Пример номер один: что у меня три молодых человека и что все они от меня без ума. Пример номер два: все, что священник сегодня скажет, — вранье. Пример номер три: ее отец и муж нашей мамы Мартин, продавец мебели и страусовый король, на самом деле в глубине души злой колдун.

Вот и весь мой рассказ. В нем нет счастливого конца. Моя мама умерла. Мне пятнадцать лет. Меня зовут Аманда. Это значит «достойная любви».

Аксель

Где-то я чувствую себя дома, хотя, возможно, это неверное выражение. Правильнее было бы сказать, я прихожу куда-то и чувствую, что уже сотни раз бывал здесь. То есть внешняя обстановка соответствует моему внутреннему состоянию. Все так, как и должно быть. Все на своих местах. Оттенки и расстояния, небо и освещение. Прихожу куда-то и чувствую, что могу вздохнуть, что вообще способен дышать, что между мной и окружающим миром — полное согласие. Не знаю, как это лучше объяснить. Не так уж часто такое со мной случалось. Обычно нет у меня никакого согласия с окружающим миром. Мы с моей привычной обстановкой не подходим друг другу.

Сегодня я иду на похороны Стеллы. После похорон заберу из ремонта свой «фольксваген», это уже третий, он почти такой же привередливый и старый, как я, и к тому же постоянно страдает от каких-то причудливых недугов. Поеду потом прокачусь, это нам обоим пойдет на пользу. А вечером вернусь домой, поужинаю олениной и открою бутылочку «Шатонеф-дю-Пап». Иногда я зажигаю свечку в память о моей жене Герд. Сегодня зажгу еще одну — в память о Стелле. Перед сном приму две таблетки снотворного и, возможно, послушаю еще Шуберта, его фортепианную музыку.