Читать книгу "Мир и хохот - Юрий Мамлеев"

Сам же Степан тоже кое-что понимал в людях. Но когда он сосредоточивался в метро на них, то лицо вдруг исчезало, и суть тоже, а вместо этого виделась ему глубокая темная яма, наполненная, однако, смыслом, далеким от человеков.

Так получилось и сейчас. Пространство, яма, бездна все углублялась и углублялась, втягивая в себя глаза и лицо созерцаемого, не оставляя ничего желанного для поцелуя.

Но Степан мог возвратить. И когда опять для его квазибессмысленного взора выплывали какие-нибудь черты лица, то порой он не отказывал себе в желании поманить пальцем это лицо.

Так вышло и сейчас — с одинокой девушкой, бедной и похожей на живую ромашку. Только щечки красненькие. И Степан поманил, и лицо девушки явственно выплыло из бездны. «Живая», — с умилением подумал Милый. Девушка улыбнулась ему и опять пропала.

«Слишком далек я сегодня, потому все и пропадает, — размышлял Степан.

— Эх, горемычные все, горемычные. Но до чего же хороши, когда пусть из могилы, но живые! Живым быть неплохо, но для меня немного скучновато. С мертвыми веселей мне, но тоже не то… Не туда я попал, наверное…»

На мгновение Степану показалось, что весь мир умер, но мгновенно воскрес как ни в чем не бывало. И таким образом мигал еще некоторое время — сколько, трудно было ему сказать. Степан не считал время за реальность и не носил часы. А мир все мигал и мигал: то умер, то воскрес.

— Хорошо мне в этом чертовом теле человечьем, — облизнулся Степан. — Мигай себе, мигай, — обратился он к миру. — Домигаешься…

Девушка-ромашка вдруг дернула его за пиджак. Глаза ее были чисты перед Богом.

— Дяденька, который час? — спросила она.

И тогда Милый захохотал. Еле сдерживаясь, трясясь всем телом, наклонился к большому уху этой маленькой девочки.

— Ты следишь за временем, дочка? — давясь, спросил он. — Живи так, как будто ты на том свете, тогда и времени никакого не надо будет…

Девушка опять улыбнулась и ответила, что все поняла.

— Ишь какая ты прыткая. — Степану захотелось даже обнять девушку. — Все даже Бог не знает. А тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

Степан с грустью посмотрел на нее:

— А я вижу, что тебе уже исполнилось восемьдесят.

Девушка расширила глаза, но в это время раздался в вагоне не то крик, не то полувопль:

— Подайте, граждане, герою всех войн на пропитание!!!

За толпой людей было непонятно, кто это, но вокруг, как это ни странно, подавали.

Поезд остановился, и Степан выскочил и поехал в обратную сторону. В обратной стороне он обо всем забыл и не видел ничего, кроме своего сознания. Тем не менее ему показалось, что все улыбаются ему. И он приветствовал всех — но где-то там, где они были еще не рожденные, в белой тьме бездны…

«Хорошо бы и мне там сидеть — время от времени», — мелькало в уходящем уме.

Какой-то старичок помахал ему шляпой. И Милый опять выскочил на поверхность, не думая о том, чтобы ехать куда-нибудь. Сел на скамейку и застыл. На душе было как в яме.

«Загадочный я все-таки», — усмехнулся в лицо деревцам.

Часа через полтора подумал: «Куда же идтить?»

Вокруг толпами полубежали люди, кто с работы, кто на работу… «А кто и на луну, — подумалось Степану. — Все бегут и бегут. Помоги им, Господи! Но и наших среди них — много. Копни почти каждого — в глуби он наш…»

И тут же вспомнил: «Конечно, к Ксюше надо подъехать! у нее просторно — в душе прежде всего! Как это я о ней вдруг забыл!»

И небесно-болотные глаза его замутились.

«Ксюша — это хорошо. Она весь мир грудями понимает, не то что я. Пойду поскачу туда».

И в ушах Степушки зазвучало что-то раздольное.

«Но туда надо еще добраться», — вспомнилось ему.

И тут же понесся к непонятно-родной Ксюше.

Вбежал в автобус, удивился, что люди молчат там, не беседуют друг с другом («Устали, наверное, бедные», — случайно подумалось ему). Мимо автобуса тут и там пыхтели какие-то строительства, дым шел в небо («Неугомонные», — опять подумал он).

И вдруг не удержался, увидев лужайку между домами. Оттолкнув погруженную в свои расчеты старушку, на ходу выскочил из автобуса.

А на лужайке как-то незабываемо стал кататься по траве. Степан любил траву, может быть, еще больше, чем ее любят коровы. И не прочь был вздохнуть могучей своей грудью, когда на глаза попадалась трава. Но превыше этого — Степан Милый любил кататься по траве, эдаким непостижимым порядку шаром, пузырем, перекати-полем. Мысли тогда в голове появлялись, хоть в обычном виде он не терпел мысль.

На сей раз окружающие, видимо, были так забиты жизнью или просто заняты, что никто не обратил на него внимания. Даже милиционер, сидевший на скамейке, заснул при нем, при катающемся Степане. Одна только старушка, бегущая от самой себя, шамк-нула полунесуществующим ртом:

— Ишь, спортсмен!

Накатавшись кубарем, Милый встал. Огляделся, посмотрел в небо. На этот раз Белая Бездна — к небу она имела косвенное отношение — охватила его до ног. Сознание его слилось с этой Бездной, и в Ней ему было хорошо, хотя и страшновато немного. Потому что за Пустотой скрывалось такое, — а «что», он и не знал, но ему всегда в таких видениях или в случаях хотелось кричать, чтобы криком заглушить Первоначало.

И Милый хотел было и сейчас — крик дикой волной поднимался из нутра, — но сознание его, слившееся с Бездной, утихомирило все. Он взглянул в пространство, увидел, что никого и ничего нет, махнул рукой и через минуту впал в обычное, человечное состояние. Сразу появились дома, окна, самолеты, автомобили и прочая чепуха.

Милому захотелось пивка. Его тянуло на пивко после Неописуемого. Подошел к ларьку, бутылка как-то сама влезла в горло, он и не заметил, что слегка поддерживает ее двумя пальцами. Продавщица, увидев его, охнула. «Далеко пойдет», — подумал, глядя на нее, охающую, Милый.

Попив вволю, побежал к автобусу, к Ксюше. Он любил после встречи с Неописуемым устремиться к Ксюше. «Это потому, что она Россию любит», — решал он про нее.

В автобусе было тихо, словно там собрались гномы. Народа почти не было. А ведь Милый любил людей, да и гномов жаловал.

В окне было скучно, и Милому вдруг ни с того ни с сего вспомнился давний эпизод из его тогда еще юной жизни. Он вспомнил, как на опушке лесочка пригрел незнакомую девку на пне. Девке нравилось, она визжала по-кошачьи, а Степан ее утешал. Да ему и самому было тепло во всем теле. Но что в этом особенного, если даже на пне, — дело таилось в другом. Степан точно знал, что все это произошло примерно пятьдесят лет назад, когда его еще на свете не было. Например, помнил, что Сталин был еще жив тогда, и еще газета в кармане была о вожде. Нелепица получается, несуразица. Ничего не сходится. Но чем несуразней, чем больше ничего никогда не сходилось во веки веков — тем более Степан знал, что это и есть правда. Потому он и не сомневался, что так было: случилось его соитие на пне с незнакомой девкой, когда его самого еще на свете не было.