Читать книгу "Впусти меня - Йон Айвиде Линдквист"

Вроде ему на следующей? Он взглянул на схему метро над дверями. Да, на следующей.

«ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ».

Никто на него не смотрит?

Нет, в вагоне сидело всего несколько человек, да и те уткнулись в свои вечерние газеты. Завтра в них напишут про него.

Взгляд его задержался на рекламе нижнего белья. Женщина, позирующая в черных кружевных трусиках и лифчике. Господи, ужас какой. Кругом разврат. И как только такое допускают. Куда катится этот мир, куда девалась любовь?

Руки его дрожали, ему пришлось положить их на колени. Он страшно нервничал.

— И что, совсем нет другого выхода?

— Думаешь, я бы тебя на это толкала, если бы существовал другой выход?

— Нет, но…

— Другого выхода нет.

Выхода нет. Значит, остается взять и сделать. И желательно ничего не запороть. Он изучил карту в телефонном справочнике, выбрал участок леса, с виду подходивший лучше всего, и отправился в путь.

Эмблему «Адидас» он срезал ножом, теперь лежавшим в сумке, зажатой между ног. Это была одна из его ошибок в Норрчёпинге. Кто-то запомнил логотип на сумке, а потом полиция нашла ее в мусорном контейнере неподалеку от их квартиры, куда он сам же ее и выбросил.

На этот раз он возьмет сумку домой. Изрежет на куски и, например, спустит в унитаз. Интересно, так делают?

А как вообще делают?

«КОНЕЧНАЯ…»

Поезд исторг из своего чрева толпу пассажиров, и Хокан последовал за всеми, неся сумку в руке. Она казалась тяжелой, хотя единственным весомым предметом внутри был газовый баллон. Хокан старался идти как можно небрежнее, а не как приговоренный, бредущий на собственную казнь. Нельзя привлекать к себе внимание.

Но ноги подкашивались, словно желая врасти в перрон. А что если взять и остановиться? Встать на платформе — и не двигаться. Стоять здесь до самой ночи, пока его не заметят, не позвонят… кому-нибудь, кто приедет и его заберет. Увезет подальше отсюда…

Он продолжал идти, не сбавляя шага. Правой, левой. Нет, нельзя раскисать. Стоит допустить какую-нибудь оплошность — и случится непоправимое. Самое страшное, что только можно себе представить.

Наверху, у турникетов, он огляделся по сторонам. Он не очень хорошо здесь ориентировался. Интересно, где тут лес? У прохожих, понятное дело, не спросишь. Оставалось идти наугад. Лишь бы идти, поскорее со всем этим разделаться. Правой, левой.

Должен же быть какой-то другой выход!

Но в голову ничего не приходило. Существовали четкие правила, условия. И это был единственный способ их выполнить.

Он делал это дважды, и оба раза прокалывался. В Вэкшё промах был не особо серьезным, но им тем не менее пришлось переехать. Сегодня он все сделает правильно. Заслужит похвалу.

А может, и ласку.

Два раза. Он был уже обречен. Разом больше, разом меньше — какая разница? Никакой. Приговор общества все равно один. Пожизненное заключение.

А приговор совести? Сколько взмахов хвоста, царь Минос?[3]

Аллея сворачивала в сторону там, где начинался лес. Похоже, тот самый, что он видел на карте. Баллон и нож бряцали в сумке. Он старался нести ее как можно ровнее.

На дороге перед ним показался ребенок. Девочка лет восьми, идущая домой после школы, с подпрыгивающей на боку сумкой.

Нет! Никогда в жизни!

Всему есть предел. Только не ребенка! Уж лучше пусть берет у него, пока он не рухнет замертво. Девочка что-то напевала. Он ускорил шаг, нагоняя ее, чтобы расслышать слова.

Солнечный лучик в окошке моем,

нам веселее будет вдвоем.[4]

Неужели дети до сих пор это поют? Может, у девочки была старушка-учительница. Как хорошо, что эту песенку еще помнят. Ему захотелось подойти поближе, чтобы лучше расслышать, да, еще ближе, чтобы различить запах волос…

Он замедлил шаг. Осторожность прежде всего. Девочка свернула с аллеи и продолжила путь по лесной тропинке. Наверное, живет по ту сторону леса. И как только родители позволяют ей ходить здесь одной, такой крохе?

Он остановился, дожидаясь, пока девочка исчезнет из виду.

Иди, иди, милая. Не останавливайся и не играй в лесу.

Он выждал около минуты, слушая пение зяблика на соседнем дереве. И последовал за ней.

* * *

Оскар шел домой из школы с головой тяжелой, как чугун. Ему всегда становилось паршиво на душе, когда удавалось избежать наказания таким способом, будь то поросячий визг или что-нибудь другое. Даже хуже, чем если бы его избили. Он это знал и все равно еще ни разу не смог себя заставить с честью принять издевательства — его слишком пугала боль. Уж лучше унижения. Не до гордости.

А вот у Робина Гуда и Спайдермена была гордость. Если бы Сэр Джон или доктор Осьминог загнали их в угол, они бы плюнули врагам в лицо, и дальше будь что будет.

Хотя с другой стороны — что Человек-Паук знает о жизни? Ему-то всегда удается избежать опасности, даже в самых безвыходных ситуациях. Он всего-навсего персонаж комиксов, обязанный остаться в живых ради следующего выпуска. В распоряжении Спайдермена — его паучьи способности, в распоряжении Оскара — поросячий визг. Выживание любой ценой.

Оскару необходимо было утешиться. У него был тяжелый день, и ему требовалась хоть какая-то компенсация. Рискуя напороться на Йонни с Микке, он направился в центр Блакеберга, в универсам «Сабис». Он поднялся по зигзагообразному пандусу, вместо того чтобы воспользоваться ступеньками, и сосредоточился. Главное — сохранять спокойствие и не потеть.

Его уже однажды поймали на краже в универсаме «Консум» год назад. Охранник хотел позвонить маме, но она была на работе, а рабочего номера Оскар не знал, честное слово, не знал! Он потом целую неделю дергался от каждого телефонного звонка, пока домой не пришло письмо на имя мамы.

Вот идиоты. На конверте значилось: «Полиция Стокгольмского округа», и, само собой, Оскар его вскрыл, прочитал отчет о своем проступке, подделал мамину подпись и отправил назад извещение о прочтении. Он, может, и трус, но не дурак.

Да и трус ли? Можно ли назвать трусостью то, что он сейчас делал? Набивал карманы куртки шоколадными батончиками «Дайм», «Япп», «Коко» и «Баунти». Напоследок он заткнул за пояс штанов пакетик жевательного мармелада в форме машинок и, подойдя к кассе, заплатил за один леденец на палочке.