Читать книгу "Свобода - Владимир Козлов"

Перед седьмым ноября меня приняли в комсомол. А тем же вечером «основные» пацаны взяли нас с Вовой на дискотеку в центр. После дискотек всегда были драки с пацанами с других районов. В тот вечер драться приехал «Восьмой Кирпичный». Вову сильно побили – он упал на тротуар, и его отдубасили ногами: сломали нос и выбили два зуба. Я отделался рассеченной губой и синяком под глазом. В «Трест» мы больше не ездили: Вова боялся, а я без него не хотел.

Экзамены за восьмой класс сдали легко: всем поставили те оценки, которые были за год. Большинство пацанов ушли в училища, Вова – в строительный техникум. В сентябре к нам в класс пришел Коля Морозов – он раньше учился в первой школе, в центре, но там его в девятый класс не взяли. Мы с ним быстро сдружились. Он слушал «хеви-метал», и мне эта музыка тоже понравилась. Мы стали с ним на районе первыми металлистами – ходили с длинными волосами, с самодельными клепаными браслетами из дерматина. «Основные» пацаны смотрели на нас косо, но некоторые из них тоже слушали «металл», и Коля доставал им записи – так что нас никто не трогал. Учились мы без интереса, получали свои четверки, не слишком стараясь.

В школе и по телику вовсю трындели про «перестройку» и «ускорение», но в жизни мало что менялось, только становилось больше всякой музыки и газеты было интереснее читать.

Весной восемьдесят девятого в Могилеве проходил всесоюзный рок-фестиваль «Диалог». Мы сходили с Колей на один концерт: в нем играла, среди прочих, «тяжелая» группа из Минска «Мроя» – неплохой металл «для сельской местности».

Летом Коля поступил в минский РТИ, а я – в могилевскую «машинку» – машиностроительный институт – на «сварочное производство». Мне было в принципе все равно, куда идти: никакая профессия не нравилась, в стране происходил бардак, и чем заниматься и как дальше жить, было неясно. Но и в армию идти не хотелось, а в тот год студентов забирать перестали.

Большая часть пацанов в моей группе поступили после училищ на сварщика – их брали без экзаменов за красный диплом, а получить его в «хабзе» было легко. С ними я не общался, только с Игорем Манченко, фанатом «Алисы», «Кино» и другого «советского рока». Он довольно быстро пересадил меня с «металла» на эту музыку, и мы почти каждый день после пар ехали к нему, сидели в его комнате, заклеенной плакатами и заваленной бобинами и кассетами, слушали музыку, пили чай или пиво и разговаривали обо всем подряд.

На учебу нам было насрать – мы знали, что если «хабзайцев» не выгоняют, то и нас не выгонят тоже, и сессии мы регулярно сдавали без двоек.

Осенью девяностого года, когда все кругом говорили про «диктатуру», в институте начали выпускать газету. Главным редактором назначили преподавателя философии Копыткова. Он предложил всем желающим «попробовать себя на ниве журналистики». Кроме меня, в нашей группе желающих не нашлось. Копытков поручил мне взять интервью у декана Хомутского, которого угораздило вдруг вступить в компартию. Декан в ответ на мои вопросы юлил, раздражался и почти открытым текстом угрожал меня исключить, если я напишу «что-то не то». Статья вышла в урезанном виде – видно, сам Хомутский ее и отредактировал. После этого мой интерес к газете пропал.

Все лето мы с Игорем тусовались у него или в центре. Когда девятнадцатого августа случился путч, мы, напившись пива, собрались идти к обкому бить стекла, но так и не добрались – вырубились на газоне в скверике, а когда проснулись, идти уже не хотелось. Через несколько дней ГКЧП рухнул, вместе с ним и Советский Союз, и БССР превратилась в независимую республику Беларусь.

Все кругом бросились «заниматься бизнесом». Мы с Игорем стали возить из Москвы пластинки – пиратских «Лед Зеппелин», «Дип Перпл» и тому подобное. Продавали мы их сначала на рынке, а потом договорились с коммерческим магазином на Ленинской и поставили там два стола. Магазин закрывался в шесть вечера, а наша «точка» работала до восьми. Зарабатывали мы неплохо, постоянно пили появившееся в магазинах бельгийское пиво в черных жестяных банках по двадцать рублей. У нас собирались местные тусовщики и тусовщицы. Одна из них, Таня по кличке Пантера, стала моей девушкой, и мы часто ночевали с ней прямо в магазине. Потом к нам пришли рэкетиры и потребовали нереальную плату. Бизнес пришлось свернуть.

К тому времени Могилев основательно мне надоел, и я решил бросить «машинку» и поступить на журфак БГУ – Белорусского госуниверситета. Конкурс был небольшой, и я поступил без труда, предъявив в качестве журналистского опыта ксерокопию интервью с Хомутским.

Общежития мне не дали, и я снимал комнату в Серебрянке, у старухи, которая гнала самогон и продавала его «клиентам» исключительно из своего подъезда. Отношения с одногруппниками не заладились: может, из-за того, что они были все на три года младше, слушали совершенно другую музыку, смотрели другие фильмы и вообще были другими. Зато возобновились контакты с Колей. Он, как и многие в РТИ, собирал телевизоры из украденных рабочими завода «Горизонт» деталей. «Ящики» получались дешевле и качественнее, чем «родные», и парни даже давали на них «гарантию». Коля признался, что зарабатывает кучу денег, которые все переводит в доллары: собирает «начальный капитал», чтобы открыть «малое предприятие». Он по-прежнему был фанатом «тяжеляка», и однажды я услышал у него альбом, не похожий на все остальное: «Nevermind» группы «Нирвана». Я переписал его на свой кассетник «Беларусь» и ближайшие несколько месяцев ничего другого не слушал.

Летом девяносто третьего года Россия объявила, что не даст Белоруссии своих новых рублей. Старые можно было обменять на белорусские. Бумажки со зверями, больше похожие на купоны, чем на деньги, стали основной и единственной валютой.

Со второго курса я начал работать в агентстве НИД – «Новости, информация, дайджест». Сначала я занимался «распространением»: ходил по фирмам, предлагая подписку на бюллетени агентства. Мне платили десять долларов в месяц, плюс полагались проценты от продаж, но их не было: никто не хотел подписываться. Потом меня взяли на должность «журналиста»: я копировал информацию из российских газет и с лент новостных агентств, выдавая ее за «эксклюзивную». Старуха, сдававшая мне комнату, умерла, ее дети собрались продать квартиру, и я переехал в новую комнату – в «трешке» в Уручье. Хозяева работали инженерами на часовом заводе и не видели зарплаты уже много месяцев.

В девяносто четвертом в Белоруссии прошли президентские выборы. В первом туре я голосовал за Шушкевича, бывшего председателя Верховного Совета и номинально главу государства с осени девяносто первого по январь девяносто четвертого. Лысый физик-ядерщик, никак себя не проявивший в качестве руководителя страны, казался мне все же симпатичнее остальных, но шансов практически не имел. Основная борьба развернулась между Вячеславом «Гнидой» Кебичем и Александром «Колхозником» Лукашенко. Действующий премьер Кебич цеплялся за «административный ресурс», но его ненавидели за «развал СССР», а на Лукашенко сделала ставку «демократическая оппозиция», надеясь со временем оттереть бывшего директора заштатного совхоза от реального управления страной. Голосовать во втором туре я не ходил. Лукашенко легко обошел Кебича и стал президентом.