Читать книгу "Тяжелый понедельник - Санджай Гупта"

Гато поморщился:

— О Господи! Удивительно, что все сестры не бросились в туалет пудриться и краситься, — прорычал он с деланной яростью. — О, доктор Вильсон, вам помочь… что надо делать, доктор Вильсон… о, доктор Вильсон… — У Виллануэвы оказался на удивление хорошо поставленный фальцет.

Сестры, качая головами, хихикали в кулачок. — Да, кстати, — сказал Виллануэва, обращаясь к студенту, — я тебя кое-чему научил, и почему бы тебе не принести мне из столовой сандвич? — Студент нервно огляделся, стараясь понять, шутит доктор или нет. А Виллануэва, ни к кому не обращаясь, продолжал свою речь: — Может быть, кто-нибудь все же еще раз наберет пейджер этого красавчика Вильсона?

Тай Вильсон в это время находился в затемненной комнате отдыха. Глаза его были закрыты, сам он не двигался и не производил ни малейшего шума. Оконное стекло было с трещиной, и комнату наполнял запах опавших листьев. Слышался отдаленный рокот волн реки Гурон. Если не считать этого звука, в комнате стояла абсолютная тишина. Хирургическая форма Вильсона, словно специально подобранная под цвет глаз, отливала глубокой синевой и сидела на докторе как влитая — без единой складки. С прямой, как ЭКГ трупа, спиной, доктор Вильсон стоял на коленях и медитировал. Сейчас нейрохирург пытался зрительно представить свое дыхание. Вот воздух проходит через нос, омывая пазухи — сначала верхнечелюстную, потом решетчатую, потом лобную. Вот воздух опускается в трахею — перед пищеводом. «В четырнадцати миллиметрах от пищевода», — сообщил он своему психотерапевту.

— Мне кажется, не стоит так детализировать собственные ощущения, — заметил психотерапевт.

— Но я все равно это делаю.

Теперь Вильсон представил себе, как воздух растекается по мельчайшим бронхиолам, а затем пересекает стенки альвеол и растворяется в крови. Это была его любимая форма релаксации. Такая медитация не очень соответствовала образу нейрохирурга, и поэтому он практиковал медитацию в тиши комнаты отдыха. Пискнул пейджер. «Вас вызывает Гато. Срочно!»

Вильсон встал и вышел из комнаты. Когда он входил в отделение неотложной помощи, вид у него был как у капитана футбольной команды, собирающегося созвать своих подопечных на двухминутный инструктаж, после чего противник окажется на лопатках. Вильсон был высок и мускулист, темные вьющиеся волосы и бездонные синие глаза делали его неотразимым в глазах медсестер и пациенток. Они вообще оказывали гипнотическое воздействие на всякого, кто имел несчастье неосторожно в них заглянуть. Доктор Виллануэва в этом отношении оказался исключением.

— Травма, восьмой бокс, — крикнул он Вильсону и взглянул на зажужжавший пейджер. На экране были цифры: 311.6.

Вернувшийся с сандвичем из столовой студент остановился за спиной Виллануэвы и, склонившись через его плечо, принялся рассматривать цифры:

— Что означают эти цифры?

Виллануэва повесил пейджер на пояс.

— Ты, случайно, не шпион? — Он взял сандвич, откусил изрядный кусок и с набитым ртом буркнул что-то напоминавшее благодарность.

— Нет, я просто учусь, — ответил студент. — У Мастера, — добавил он со знанием и рассмеялся.

Виллануэва довольно хмыкнул.

— Хороший парень, люблю таких. — Он на секунду задумался. — Эти цифры означают приглашение на самое секретное и самое важное совещание в этой больнице. — Он перешел на трагический шепот. — Каждые несколько недель группа избранных хирургов собирается вместе для обсуждения ошибок.

У студента расширились глаза.

— Каких ошибок?

— Всех ошибок. Некоторые называют это обсуждением заболеваемости и летальности, другие — обсуждением смертей и осложнений. Я же называю эти сходки поркой по понедельникам. Capiche[2]?

— Я могу туда пойти? — спросил студент.

— На сто процентов — ты не можешь туда пойти, — ответил Виллануэва. — Ты разве не слышал: я сказал, что это секретные совещания. Туда ходят только по приглашениям. Там нет ни других врачей, ни администрации и, уж конечно, ни одного чертова юриста. Это конференции для нас, и только для нас.

Войдя в бокс, где лежала больная, Гай Вильсон сразу все понял. Начав осматривать женщину, он согласился со всем, что говорил Виллануэва. Это был классический случай курицы и яйца в нейрохирургии. Многие врачи во многих больницах, выслушав анамнез и осмотрев пациентку, сказали бы, что кровь в полости черепа — результат дорожно-транспортного происшествия. Кроме того, поскольку она была в машине одна и врезалась в столб, то какие-то врачи решили бы, что имеют дело с попыткой самоубийства. Но все это было очень далеко от истины. В мозгу женщины разорвалась аневризма, маленький пузырек на стенке артерии. Кровь залила мозг, а женщина, испытав мгновенную острую боль, потеряла сознание и поэтому перестала управлять машиной. Курицей была аневризма. ДТП — яйцом. Дедукция — это наука, и Вильсон знал, что никто не может превзойти в ней доктора Виллануэву.

На поясе снова пискнул пейджер. На экране, как и у Виллануэвы, высветились цифры 311.6. Это было как неожиданный удар под ложечку. Вильсон непроизвольно втянул ноздрями воздух. Завтра утром ему предстоит пойти туда, куда не хотел бы по доброй воле ходить ни один врач Челси. Тай заставил себя дышать ровно и посмотрел на Виллануэву. Ему хотелось знать, получил ли и Гато такое же сообщение. В глазах коллеги он прочел сочувствие и понял, что тот тоже в курсе. «Черт», — подумал Тай. Меньше всего ему хотелось, чтобы этот толстяк его жалел. — Бедолага, — едва слышно буркнул Виллануэва себе под нос.

Глава 2

На двенадцатом этаже, в отделении нейрохирургии, в одном кабинете, несмотря на довольно поздний час, продолжал гореть свет. Коридор был погружен в полумрак, скрадывавший висевшие на стенах портреты выдающихся нейрохирургов прошлого и настоящего. То были славные имена: Эдгар Кан, Ричард Шнейдер, Лазарь Гринфилд, Боб Бартлетт и Джулиан Т. Хофф — этот последний сделал Центральную больницу Челси одним из лучших медицинских учреждений страны. На бронзовой табличке под картиной ниже имени было выгравировано и прозвище Хоффа — Чудак. Последним в ряду висел портрет нынешнего главного хирурга больницы — Хардинга Л. Хутена. Под его именем было вытиснено простенькое прозвище — Босс. Коридор украшали и настоящие полотна мастеров, которые Хутен приобрел, пользуясь своими старыми связями в мире искусств. Эти шедевры тоже были малозаметны в полутьме.

А рядом с дверью кабинета Хутена висела его любимая картина «Без названия. 1964» Марка Ротко — позаимствованная из Национальной художественной галереи. На полотне был изображен большой черный прямоугольник, в центре которого красовался еще один прямоугольник поменьше — темно-серого цвета. Никто не мог понять, отчего шефу так полюбились эти прямоугольники, но никто так и не осмелился спросить его об этом. Были здесь и большие абстрактные картины Сая Туомбли и фотографические коллажи Дэвида Хокни — тоже из галерей, а также две принесенные Хутеном из дома гравюры Джона Джеймса Одюбона. На одной была изображена цапля с желтым хохолком, а на другой — алый южноамериканский ибис. Этот ибис принадлежал к тем редким птицам, которых Хутен никогда не видел воочию, хотя добрую толику своей жизни провел в самых отдаленных уголках мира, охотясь за птицами. Большинство посетителей отделения даже не догадывались о подлинности всех этих шедевров и пребывали в уверенности, что это всего лишь репродукции. В кабинете Хутена и рядом с ним постоянно витал аромат дорогого одеколона.