Читать книгу "Клон - Леонид Могилев"

В снах этих что-то было не так. В них смешалось прошлое, настоящее и еще что-то. Наверное, это будущее, но как узнать? Только дожить до него и сверить живые картинки. Или мертвые. Сны эти многовариантны, но один повторяется навязчиво и неотвратимо…

…Был тот странный предутренний свет. Когда просыпаешься оттого, что кто-то есть в комнате. Свет просочился сквозь занавес, спрятался в углу комнаты, будто бестелесный пес. Пес, состоящий только из призрачного света. Он где-то рядом. «Я здесь, — говорит он, — я вернулся».

Это мой дом. Я прожил здесь так долго, что кажется — всю жизнь. Не помню сколько. И имени своего тоже не помню. Можно встать, открыть ящик стола, достать паспорт и узнать про себя все. Это подлинный документ, выданный самым настоящим милиционером — дамой. Только кому? Как звать тебя? Там же, в ящике стола, можно найти и документы той, что лежит сейчас лицом к стене, рядом, и не знает, что пришел предутренний свет. Она не знает многого. Как, например, шумит кукурузное поле, как оно пахнет. Есть другие поля. Например, поле одуванчиков. Оно очень красиво, но совершенно не подходит для работы. Это как если бы ты сам на себя накинул саван…

Я встаю и раздвигаю занавес. Раскрываю рамы. А там, снаружи, — стены каменного сосуда, что именуется двором. Если поднять голову, увидишь небо в нездешних промывах и край сосуда. И законы предутренней перспективы таковы, что ощущаешь себя на дне этого кувшина.

Мне холодно. Я закрываю окно и иду на кухню. А там наполняю кофейник утренней влагой и чиркаю спичкой.

Это совершенно образцовая кухня. Здесь есть все. Все под рукой, и все сияет.

Я встаю на табурет и открываю антресольный ящик. За стопкой старых газет и пустыми банками находится алюминиевая кружка. Даже не эмалированная. Я достаю ее, возвращаюсь на кухонную твердь. Кружка во вмятинах. Она видала виды. Но это все потом и не о ней. Она лишь свидетель, случайный и молчаливый. На дне надпись. Постороннему человеку эти три слова не скажут ничего, но мне они разрывают сердце. И кружка жжет пальцы, когда я возвращаюсь с ней в комнату.

«Если летают рои, предаваясь без толку играм, соты свои позабыв, покои прохладные бросив, их неустойчивый дух отврати от забав бесполезных».

Женщина не проснулась, когда я бесшумно оделся и покинул жилище. Были причины для такого крепкого и здорового сна.

Лифт еще не работает, и потому я спускаюсь со своего поднебесного этажа не спеша, как делаю все в это утро.

Я иду посреди улицы. Город пуст. Что это за город? Несмотря на ранний час, можно попасть под проверку документов и даже не одну. И почему несмотря? Этот час во все времена и у всех народов облюбован для корысти. Час вора. Можно красть добро и деньги, а можно и жизни. Когда так сладко спится, даже ангелы-хранители дают маху. А это самое надежное прикрытие.

Этот свет приходит неспроста и не к каждому. Я ждал его со смятением и грустью. Это значит, что, вернувшись домой, я осознаю, что это уже не мой дом. И нет возврата в тот, что был твоим первым домом.

Старик готовит жижиг-галнаш

Славка Старков — Старик — понял, что никогда больше не сможет есть пельмени. Его начинало тошнить уже при виде пакетов с «Губернаторскими», «Настоящими», «Уездными» и «Богатырскими». Но пельмени — это вечером. Утром — сосиски, Сосисок можно было вообще брать от пуза, только вчера он просто выпил чаю с хлебом-черняшкой. Роптать грех. Общежитие прикармливалось за счет какого-то кривого бартера. Комендант плохого им не желал, а они в его дела не лезли. Приходили фуры, уходили фуры. А что в тех ящиках и упаковках — не их дело. Холодильник большой, промышленный, забит доверху пельменями и сосисками. А торчать ему тут еще с месяц. Это он так думал.

Общежитие это — фильтр. Сюда отправляют мужиков бесхозных, не спившихся, крепких и с головой. Люди здесь со всех концов бывшей империи. Всякие люди, а значит, и интересы могут быть разнообразные. Мужикам этим и работа находится, и деньги на индивидуальные счета капают, и карманные выдают в разумных пределах. Славка людей просеивает методично, держа в голове ориентировки, ждет того самого, единственного.

Легенда у него такая: жил в Клайпеде, работал в порту, пришли братаускасы, не поладил, работы не было, за квартиру платить нечем, стали вызывать на собеседования, приставы зачастили, стало тошно, поехал в Россию отдохнуть неделю-другую у знакомых в Питере, назад не впустили… Жены нет, дети, возможно, по городам и весям прыгают, а Клайпеду он знал прилично, жил там раньше. Чтобы не оплошать с названиями улиц и реалиями, выезжал в командировку, слонялся по городу, сидел в пивнушках, вокруг своего бывшего дома исходил все закоулки.

Но никаких «цеппелинов», от которых сам тащился в свое время, не смог бы и на дух принять, даже пьяный. Пить, кстати, ему приходилось здесь регулярно. Иначе был бы белой вороной, да и информацию получить от нетрезвого отчаявшегося «объекта» можно играючи. Кое-что интересное за прошлый месяц промелькнуло. Кое-что, но не более. Торчать здесь слишком долго нельзя. Может задуматься хозяин общежития. Смена не скоро. И здесь Старик совершил ошибку. Устал просто. Это как даже в самую бессонную ночь засыпаешь на миг, перед рассветом. И можешь не проснуться.

Ему захотелось нормальной еды. В столовой поселковой, которая и не по карману контингенту, опять пельмени и сосиски, ну, котлетки с макаронами, чай, кофе тошнотный и пирожные. Водка в розлив и пиво. Но все это можно и в комнате. Деньги у него зашиты в пояске под трусами, на случай форс-мажора. Вынул триста рублей и отправился на рыночек. Там можно было купить баранину.

Торгашей этих прокачали давно, обычные барыги, приторговывают немного дурцой, из оружия — ПМ со спиленным номером. Мясо украдено в Пскове с холодильника, остальное все чисто. Татары.

— Аллах акбар! — весело прокричал Старик.

— Гусь свинье не товарищ, — ответил продавец хмуро.

— Да ладно тебе, ты же торгуешь, дома не взрываешь, не взрываешь ведь?

— Иди ты на…

— Да не обижайся. Я мясо купить хочу.

— Врешь ты все.

— Вот честное православное, не вру.

Мужик совсем погрустнел, стал на небо смотреть.

— Ладно, — сказал Старик миролюбиво и спокойно, — почем?

— Ты все равно не купишь.

— Почем?

— По сорок.

— По тридцать пять возьму три кило. Мне вот ребрышки. И ножку. Ножка на полтора и полтора ребрышек.

— Возьми бок.

— Не… Весы-то кривые? Гири подпилены?

— Язык себе подпили, — совсем расстроился татарин.

Еще Славка купил чеснока, петрушки зачуханной, морковки. Морковь — это уже самодеятельность. Не нужно было ее класть, но он любил.

Дальше вообще произошло счастливое событие. В ларьке оказалась кукурузная мука. И как она туда попала, одному аллаху известно. Хлеба купил белого, горячего. Пекарен этих понаставили по всей России. Потом посчитают, прослезятся.