Читать книгу "Изобилие - Роман Сенчин"

– Может, не знаю.

Арбуз устроился поудобнее, поджал ноги к животу.

– Короче, жена торчит с любовником. Ну, все дела. Вдруг – муж. Жена выбегает к нему с ведром. Ну, с мусорным: «Вынеси, дорогой!» Муж взял, понес. Любовник скорее оделся, забежал этажом выше, дождался, короче, когда муж в квартиру вернулся, а потом домой покатил. Ну, приходит домой, а жена ему на пороге сразу ведро: «Вынеси, дорогой!»

С Арбузиком мы вместе с того дня, как закончилась учебка и нас привезли на заставу. На учебке мы были в разных ротах, а на заставе держались вместе. Многое с тех пор изменилось, среди многих людей мы побывали, и вот теперь черт знает за сколько сотен км от того места, куда были призваны, черт знает в каком подразделении. Здесь у нас и погранцы, и вэдэвэшники, и болты. Называется это скопище – БПУ. Батальон пограничного усиления. Сначала в нем были только мы, пограничники, мы охраняли таможню, ж/д станцию, проверяли проходящие мимо составы, а потом… Потом все перемешалось, и наш батальон, разросшийся до размеров полка, вдалеке от границы выполняет самые сложные боевые задачи.

Мотаемся по всему округу, занимаем и оставляем какие-то мелкие городки, поселки с тарабарскими названиями, моемся в речках и озерках, разбегаемся, соединяемся, лазаем по болотам, садимся в развороченные вагоны, куда-то трясемся в удушливом ящике БМП, устраиваем облавы, окружаем и попадаем в окружения.

Теперь вот лежим перед сопкой, за которой начинается большой город, как нам сказали, самый крупный в этих краях. Я вчера видел у командира роты план: за сопкой начинается стадион, рядом территория какой-то бывшей в/ч, а дальше склады и жилые кварталы. Наша цель – прорваться до вокзала и занять оборону. Слева и справа от нас другие подразделения и формирования, и у них тоже свои цели и задачи.

– Знаю этот анекдот тыщу лет, – говорю я Арбузику.

– Предупреждал же…

Он уныло вздыхает и отворачивается.

Несколько минут не было никаких, даже самых слабейших звуков. Я лежал с закрытыми глазами, так как-то уютнее и, кажется, теплее. Думать ни о чем не хотелось, но когда лежишь вот так, мысли лезут, лезут… И становится страшно.

Арбузик зашевелился, чиркнула спичка. Потом я почувствовал запах крепкого табака. Заныло внутри, как от голода. Но опять просить оставить было неприятно – он экономил, а я… Слушал, как Арбузик шумно втягивает дым, выдыхает, плюется…

Он сам толкнул в плечо:

– На, на парочку тяжек.

Это был влажный чинарик овальной сигареты. Может быть, «Астры» или «Памира». Я жадно стал докуривать, даже сел, для большего удовольствия.

– Сучара ты, Арбузик! – сказал ласково.

Он улыбнулся и объяснил:

– С вечера бы всё искурили, а сейчас бы… сосали.

– Ты прав, чебурашка. – Я раздавил миллиметровый окурок во мху и лег на спину. – Хорошо-о…

Долго без движения лежать не получалось, тело зудело, и невольно приходилось менять положение – тогда одежда терлась о кожу, и на какое-то время становилось полегче. Лишь пидорка, приросшая к голове, не двигалась – кажется, она не упала бы, если б меня подвесили вверх ногами.

– Слушай, – тихо позвал Арбуз.

– Чего?

– Дай на Ленку посмотреть. А?

– Обкончаешься, – пошутил я, но расстегнул заполярку на груди, залез рукой в глубь липких, вонючих одежд. Там, во внутреннем кармане кителя, лежал блокнот, а в нем истертая по краям фотография.

Арбуз долго смотрел в белой мутности на снимок, горестно вздыхал и двигал скулами.

– А меня никто не ждет, – сказал то же, что и всегда. – Родители только, братишка. Писем нету… Знаешь, у меня такой братишка классный!

– Ты рассказывал.

– Рассказывал…

Арбузик отдал фотографию и загрустил.

Грустит он редко, но, когда грустит, мне тоже очень плохо. И жутко как-то становится.

– Э, ты чё? – начал я его тормошить. – Скоро домой, не ной ты…

– А-а…

– Не веришь, что ли? – И я начинаю рассказывать о скором: – Придешь ты, Арбузик, домой, примешь душ, в ванне належишься по полной, натянешь джинсы, там, маечку, свитер, подмышки попрыскаешь… И все девчонки твои!

– Молчи лучше, блин.

Я замолчал.

Долго лежали, отвернувшись друг от друга. Даже, наверное, подремали.

Где-то вдалеке зашумело. Неясно, с какой стороны и что именно. Пошумело и стихло.

Я спросил:

– У вас в школе НВП было?

– Угу.

– Смешно, да?

– Угу.

Говорить Арбуз не хотел, и я оставил его в покое. И сразу стало вспоминаться всякое. Мама, там, отец, город родной, Лена… Нет, лучше не надо.

– Эй, Арбуз, а ты сколько писем не получаешь?

– Четыре месяца.

– Хе! А я – шесть! Так что, салага…

Арбузик заворочался, сел.

– Ладно, давай не будем. Крыша может съехать.

– Да? – я тихо засмеялся. – Да уже съехала! Ты чё, не замечаешь?

Арбузик расстелил на мху мятый газетный обрывок и стал выворачивать свои карманы.

– Давай собирай табачинки, – велел он. – Я днем у нашего КП беломорных бычков набрал. Сейчас по штучке забьем.

Я тщательно выскреб из карманов заполярки и из-под швов пидорки весь сор. На обрывке газеты образовалась маленькая кучка, далеко не сухая и не аппетитная. Крошки хлеба, какие-то волоски и шерстинки, песок.

– Хрен с ним, – разглядывая все это, сказал Арбуз и выпотрошил сверху остатки полусгоревшего табака из папиросных окурков.

Сделали уродливые самокрутки. Закурили. Запахло паленой шерстью, тянулось слабо, а дым был едкий и совершенно не табачный. Мы тихо кашляли.

– Да, – шептал Арбуз досадливо, – это не в кайф.

Я с ним соглашался:

– Лучше лавровые листья курить.

– Курили бы, если бы были.

– Эх-х, а когда-то вот такие бычки выкидывал! Дурак… Помнишь, как на заставе жили?

Арбуз не ответил. Я посмотрел на часы. Начало пятого. На востоке уже ощущается солнце. Арбузик снял сапоги, перематывает портянки.

– Чё, готовишься?

Он опять не ответил, возился что-то все, шарил по заполярке, подсумок проверил, автомат. Нервничает.

Кое-где стали виднеться лежащие за кустами и пнями наши ребята по двое, по трое. Все, наверное, шепотом о чем-то базарили, хотели курить, ждали рассвета…

Арбуз толкнул меня, я повернулся. Он протягивал мне кусок чего-то коричневого.

– Что это?

– Шоколадка.