Читать книгу "Вожаки - Габриэль Гарсиа Маркес"

Полное поражение, по Варгасу Льосе, терпит Хамайкино («Посетитель»), не признающий законов дружбы и гостеприимства, служебной субординации, чуждый милосердия и уважения к слабым. Лейтенант — возможно, будущий герой повести «Кто убил Паломино Молеро?» — уважает в Нуме достойного противника (дать прикурить — это тоже ритуальное действие), но презирает предателя Хамайкино и обрекает его на верную смерть, ограничившись формальным соблюдением закона. В финале рассказа полицейские разговаривают между собой, словно для них он уже умер (как в новелле Борхеса «Мертвый»), донья Мерседитас снова хохочет — теперь по своей воле, не обращая внимания на «окаменевшего» отщепенца Хамайкино, в котором как будто уже нет жизни.

В никому не нужного отщепенца превращается и Фитюлька Куэльяр, способный, симпатичный и храбрый мальчик из благополучной семьи, — с той лишь разницей, что сам он не виноват в своем несчастье. Про Куэльяра можно сказать то же, что говорит о себе герой «Вожаков»: «Железная рука выхватила меня из центра круга», — это «рука судьбы», а на уровне сюжета — укус собаки, сделавший его импотентом.

Повесть «Щенки» написана Варгасом Льосой в 1967 году, когда он был уже знаменитым представителем «нового латиноамериканского романа». Такая ситуация, с одной стороны, позволяет Варгасу опираться на уже написанные им тексты (в том числе и на сборник «Вожаки»), с другой — дает уверенность, необходимую для экспериментирования с приемами, которыми никто до него не пользовался.

Самая необычная писательская находка в «Щенках» — это изобретение новой авторской позиции (ее называют «коллективный», или «плавающий повествователь»). «На мой взгляд, — писал Варгас, — основное отличие „Щенков“ от „Вожаков“ состоит в том, что здесь не видно или почти не видно того наглого втируши, который постоянно вылезал на поверхность в моей первой книге, — я говорю о повествователе».[10]Варгас Льоса пытается уйти от стандартного построения рассказа (писатель различает два таких основных типа: когда каждый из персонажей для автора — «он», или когда один из них говорит «я»), но для него эксперименты над формой никогда не являются самоцелью, всегда служат для придания художественному вымыслу жизненности: «Я продолжаю бороться с рассказом, полностью выстроенном на одном приеме: одновременно в одной фразе отражается и объективная, и субъективная реальность».[11]

О тесной связи вымысла, жизненности и жизни в литературе — как о зависимости стратегических и тактических средств от содержания произведения — Варгас Льоса подробно и откровенно пишет в эссе, включенных в наш сборник. В «Щенках» писатель, пользуясь своим мастерством рассказчика, вовлекает читателя в очередную историю о современном ему Перу, чтобы поговорить о волнующих его проблемах.

По-русски передать технику «плавающего повествователя», находящегося где-то между героями и автором, полностью невозможно — из-за разницы в грамматическом строе испанского и русского языков. На мой взгляд, это редкий случай принципиальной непереводимости художественного приема. Первое предложение повести в оригинале оставляет у читателя ощущение растерянности, вызывает вопрос, от чьего именно лица ведется повествование, — пока не становится ясно, что эту историю герои и автор рассказывают как бы наперебой, забрасывая читателя в самый центр повествования.[12]Даже в блестящем переводе Эллы Брагинской этот мотив выражен не столь ярко. Если буквально соблюдать игру Варгаса с личными местоимениями, начало повести выглядело бы примерно так: «В тот год мы… еще не курили, они еще ходили в форме младших классов… мы только-только учились подныривать под волны… но уже, само собой, они обожали футбол».[13]По-русски такое построение фразы, конечно же, невозможно.

Какой смысл вкладывает Варгас в название «Щенки»? Ответ на этот вопрос можно найти в рассуждениях другого его героя, тоже «выпавшего из круга», журналиста Савалы из романа «Разговор в „Соборе“» (1969): «Ты никого не встречал из нашего выпуска? Выпуск, думает он. Щенки, превратившиеся в львов и тигров. Инженеры, адвокаты, управляющие. Некоторые уже женились, думает он, иные завели любовниц».[14]Именно таким путем пошли повзрослевшие товарищи Куэльяра, а сам он остался позади, так и не превратившись во взрослого.

В сущности, «Щенки» — это снова рассказ о поражении одиночки в борьбе с миром насилия и общепринятых ценностей, хотя поначалу читатель видит перед собой трогательную историю о дружбе озорных мальчишек. Друзья не сразу осознают, что укушенный собакой Куэльяр перестал быть таким, как все, это осознание болезненно и для него, и для окружающих, но чем взрослее становятся герои, тем более прочная стена вырастает между ними и привычным окружением.

Дело в том, что в обществе, где мачизм возведен в культ, наличие девушки выполняет, кроме всего прочего, и важную социальную роль. Щенки из Мирафлореса ищут подруг не только по зову плоти, но и просто для того, чтобы они были, чтобы иметь возможность похвастаться перед окружающими. Неудивительно поэтому, что «на следующий год… за Чабукой вместо Лало стал ухаживать Чижик, а за Японочкой вместо Чижика — Лало», — важно, чтобы никто не оставался без пары. В эту же игру друзья предлагают сыграть и Куэльяру, но детская травма, видимо, изменила и его внутренний мир: он влюблен по-настоящему и не хочет сделать свою избранницу несчастной ради того, чтобы казаться таким, как все.

В «Щенках» из юношеского кодекса чести — обязательного и, безусловно, необходимого, чтобы регламентировать жизнь подростков, объединить их в коллектив, вместе пережить сложные моменты взросления, — вырастает модель поведения взрослых обывателей, которые ради самосохранения не принимают чужака, нарушающего эту модель.