Читать книгу "Белая гардения - Белинда Александра"

— Как ты можешь, Лина? — воскликнула Ольга. — Это же такие люди!

Лицо матери побледнело.

— А разве я могла им отказать? Если бы я отказалась, они бы отобрали и дом, и все остальное. Мне нужно об Ане думать.

— Лучше потерять дом, чем жить с этими чудовищами, — заметила Ольга. — Вы с Аней могли бы жить у нас.

Борис сильной мозолистой рукой фермера сжал плечо матери и повернулся к супруге.

— Ольга, — сказал он, — если она откажется, то потеряет больше, чем дом.

Мать виновато посмотрела в сторону четы Лиу и тихо произнесла:

— Я только боюсь, что в глазах моих китайских друзей это будет выглядеть нехорошо.

Госпожа Лиу потупила взор, а ее муж посмотрел на свою сестру, которая ерзала во сне и бормотала имена. Она всегда повторяла одни и те же имена. Иногда Ин-Ин выкрикивала их в приемной докторами тогда госпожа Лиу с дочерьми сдерживали ее; иногда они слетали с ее уст, когда она забывалась сном, который больше походил на кому. Она приехала с группой таких же истерзанных и истекающих кровью беженцев из Нанкина, после того как город был оккупирован японскими войсками. Имена, которые не давали ей покоя, были именами ее трех маленьких дочерей, которых от горла до живота разрубили саблями японские солдаты. Когда японцы бросили тела девочек вместе с телами других детей из того же квартала в общую кучу, один из солдат зажал руками голову Ин-Ин, чтобы она не могла отвернуться, и заставил ее наблюдать, как на землю вываливаются крохотные внутренности ее дочерей и как их рвут на части сторожевые псы. По приказу японского генерала ее мужа и других мужчин вывели на улицу и привязали к столбам, чтобы потом солдаты тренировались на них в штыковом бою.

Незаметно шмыгнув из-за стола, я выбежала во двор, чтобы поиграть с котом, который жил у Померанцевых в саду. Это был бродячий кот с порванными ушами и одним слепым глазом, но под опекой Ольги он порядочно растолстел и погрузнел. Я уткнулась лицом в его шерсть и заплакала. По всему Харбину шепотом передавались истории о зверствах японцев; они были подобны тем, что произошли с Ин-Ин, да я и сама уже достаточно насмотрелась на жестокость со стороны оккупантов, чтобы возненавидеть их.

Япония аннексировала Маньчжурию в 1937, хотя еще за шесть лет до этого ввела в нее войска. Когда военные действия стали активизироваться, японцы издали указ, согласно которому весь рис следовало отдавать на нужды армии. Китайцам пришлось перейти на желуди, но это был слишком жесткий продукт, и желудки больных и детей просто не могли переваривать его. Однажды новый японский директор нашей школы отпустил нас домой пораньше, велев рассказать родителям о победах японской армии в Маньчжурии. Я вприпрыжку неслась по извилистой аллее, которая проходила за нашим домом. На мне была белая форма, и я любовалась узорами, которые рисовало на мне солнце, пробивающееся сквозь густую листву деревьев. По дороге я встретила доктора Чу, здешнего знатока классической и традиционной китайской медицины; под мышкой он нес коробку с маленькими бутылочками. Он славился тем, что всегда был одет с иголочки, и в тот день на нем был отличный европейский костюм, пальто и шляпа. Он, похоже, тоже был рад ясной погоде, и мы улыбнулись друг другу.

Разминувшись с ним, я дошла до излучины реки, где лес становился густым и с деревьев свисали лианы. Тут как гром среди ясного неба прозвучал истошный крик, я замерла на месте: навстречу мне вышел китайский крестьянин с разбитым в кровь лицом. Из-за деревьев выскочили японские солдаты и окружили нас, размахивая в воздухе штыками. Их командир вынул из ножен саблю и приставил ее к шее мужчины так, что острие впилось в кожу. Саблей он приподнял подбородок фермера и заставил его посмотреть на себя, но по отрешенному взгляду и искривленному гримасой лицу я поняла, что душа этого несчастного уже покинула тело. С куртки фермера струилась вода, и один из солдат достал нож и вспорол левую полу. На землю вывалилось несколько мокрых комков риса.

Солдаты, хохоча и воя по-волчьи, заставили мужчину опуститься на колени. Их вожак воткнул саблю в другую полу куртки, и оттуда тоже хлынул рис вперемешку с кровью. Изо рта мужчины потекли рвотные массы. Я услышала звон разбитого стекла и обернулась: за моей спиной стоял доктор Чу, а у его ног лежали осколки бутылочек, содержимое которых растекалось по каменистой земле. Лицо доктора походило на застывшую от ужаса маску. Солдаты не заметили, как я отошла назад, в раскрытые мне навстречу руки.

Возбужденные запахом крови и страха, они оживленно переговаривались. Командир дернул воротник пленного, обнажив его шею, и одним взмахом сабли отрубил мужчине голову. Окровавленная голова покатилась в реку, окрасив воду в цвет вина из сорго. Тело осталось сидеть на коленях, в позе молящегося, а из шеи толчком била кровь. Солдаты отошли от него, на их лицах не было и намека на вину или отвращение. Лужа крови, смешанной с водой, достигла наших ног. Увидев это, солдаты засмеялись. Тот, кто только что убил человека, поднял саблю к свету и нахмурился, заметив жижу, стекающую по клинку. Солдат посмотрел по сторонам в поисках чего-нибудь, обо что можно было бы вытереть саблю, и остановил взгляд на моем платье. Затем он схватился за мое плечо, но доктор, накрыв меня полой пальто, зашипел проклятия в адрес солдат. В ответ на это командир лишь ухмыльнулся, вероятно приняв ругательства доктора за протест, и вытер сверкающую саблю о его плечо. Можно представить, что тогда чувствовал доктор, на глазах которого только что убили соотечественника, но он не сказал ни слова, потому что хотел защитить меня.

Мой отец был тогда еще жив и выслушал эту историю, едва сдерживая гнев. Вечером, после того как он уложил меня в кровать, я слышала их с матерью разговор. Стоя в коридоре, отец сказал:

— Они звереют и теряют человеческий облик, потому что их собственные командиры чересчур жестоко обращаются с ними. Винить нужно японских генералов.

Признаться, с появлением генерала у нас мало что изменилось. С собой он привез лишь подбитый матрас, на котором обычно спят японцы, газовую печку и большой сундук. Единственное, что свидетельствовало о его пребывании в нашем доме, было то, что по утрам, сразу после восхода солнца, у наших ворот останавливалась черная машина и куры с кудахтаньем разбегались в разные стороны, когда генерал проходил через двор.

Поздним вечером он возвращался уставший, кивал матери, улыбался мне и уходил в свою комнату.

Вообще генерал вел себя с нами удивительно вежливо для представителя оккупационной армии. Он платил за жилье и за все, чем пользовался. Через какое-то время он начал приносить продукты, которые отпускались пайком или вовсе были запрещены, как, например, рис или бобовые клецки. Он оставлял свертки с этими деликатесами на обеденном столе или на скамье в кухне и отправлялся к себе. Мать с подозрением посматривала на эти подарки и не прикасалась к ним, но мне она не запрещала брать их. Наверное, генерал понял, что расположения матери ему не удастся купить тем, что отбиралось у китайцев, поэтому вскоре подарки стали сопровождаться помощью по хозяйству, проводившейся втайне от нас. Однажды мы обнаружили, что окно, которое раньше не открывалось, было починено, в другой раз заметили, что петли скрипучей двери кто-то смазал, а угол, из которого дуло, аккуратно заделан.