Читать книгу "Мама, я люблю тебя - Уильям Сароян"

Мама Девочка села на кровать и позвонила, чтобы ей принесли кофе, а мне — тосты и яйца всмятку. Брр! Терпеть не могу яйца всмятку и ужасно люблю кофе, но мне его пить не разрешают.

Мама Девочка напустила в ванну воды и позвала меня:

— Миссис Нижинская, идите отмокать!

— Не называй меня, пожалуйста, миссис Нижинской.

— Но ведь ты танцуешь?

— Ну и что? Так меня зовет Клара Кулбо, а она меня не переваривает, поэтому я ее не перевариваю, и я не хочу, чтобы ты звала меня так же, как она. Зови меня Маргарет Роза.

— Пусть будет Маргарет Роза, только раздевайся скорей. Я хочу, чтобы ты отмокла, позавтракала, растянулась на постели и отдохнула — ведь ты совсем не спала.

— Нет, спала!

— Ну если и спала, то плохо — также, как и я. Почему ты хочешь, чтобы я звала тебя Маргарет Розой?

— Розой? Это значит — Розой Англии, маленькой сестренкой королевы.

— О!

— Ты королева Англии, а я твоя маленькая сестренка.

— Ох, если бы так было на самом деле!

— Но ведь так оно и есть! Мы просто притворяемся, будто мы бедные.

— В чем в чем, а уж в этом мы никак не притворяемся!

— Как стать королевой или ее сестрой?

— Становись в ванну и мойся, и — слушай, Кузнечик, тебе просто необходимо есть больше: ты вся из чурочек. С этого завтрака ты начинаешь есть — хорошо?

— Буду стараться изо всех сил.

Я залезла в ванну и стала петь и отмокать, а Мама Девочка тем временем обзванивала знакомых. С некоторыми она смеялась, вскрикивала, звала по имени, но с другими говорила так, будто это не она, а кто-то другой. Я услышала, как официант вкатил в комнату столик и ушел, а потом Мама Девочка вошла ко мне в ванную, я вылезла, она меня вытерла, и я надела халатик и села за стол. Оба яйца (одно коричневатое, а другое белое) Мама Девочка очистила от скорлупы, положила на них по кусочку масла, масло начало таять, и она мне сказала:

— Хочу, чтобы с сегодняшнего дня ты стала обжорой — съешь, пожалуйста, все, что только есть на столе, и побыстрее.

— Скорлупу, тарелки, ножи, ложки и вилки — тоже?

— Тоже.

— А салфетки?

— Тоже.

— А стаканы?

— Все значит все, и мне совсем не до шуток. На молодую мать очень косятся, если ее дочь не похожа на пряничную куклу.

— Не хочу быть похожей на пряничную куклу!

— На молодую мать, у которой нет на свете никого, кроме маленькой дочери, смотрят очень косо.

— У тебя есть Папа Мальчик.

— Нет, Лягушонок, это у тебя есть Папа Мальчик. У меня — нет. Мы с ним развелись.

— Но ведь Папа Мальчик не умер, и пока он не умер, он есть у меня и есть у тебя.

— Боюсь, что нет. А потом, он ведь в Париже и думает пожить там некоторое время.

— Он присылает деньги.

— Да, когда ему удается их заработать.

— И у тебя есть мой брат Пит.

— Нет, твой брат у твоего отца.

— Почему мой отец увез моего брата в Париж?

— Ты ведь прекрасно знаешь, что год тому назад мы все сошлись на том, что твой отец возьмет к себе Пита, если Пит захочет (и он захотел), а ты останешься со мной, если ты захочешь, — и ты захотела.

— Но я хочу быть и с моим отцом.

— Ешь яйца.

— Нет, правда, Мама Девочка, я хочу быть с ним и с моим братом Питером Боливия Сельское Хозяйство и хочу, чтобы и ты была с нами.

— Я здесь, ты здесь, а твой отец и Пит — в Париже, и на этом конец.

— Почему?

— Знаешь, у меня и так голова трещит от забот, и я не намерена объяснять тебе в сто первый раз, что твой отец и твоя мать разведены. Когда мужчина и женщина разведены… в общем, это значит, что вместе они больше не живут.

— Я знаю, что ты больше всех на свете любишь папу, и ты это тоже знаешь.

— Может быть — но и нет никого на свете, кого бы я так ненавидела.

— Неправда, ты его любишь!

— Ненавижу.

— И он тебя любит.

— И он меня ненавидит.

— Как можете вы сразу любить и ненавидеть друг друга?

— Для нас это просто.

— Я люблю моего отца и люблю тебя.

— А кого ты ненавидишь?

— Пита.

— Питера Боливия Сельское Хозяйство?

— Да, Питера Боливия Сельское Хозяйство.

— Сама ведь знаешь, что любишь его.

— Ненавижу.

— Тогда ты должна понимать меня и своего отца. Теперь так: этот тост — до последней крошки, а какао — до последней капли!

— Позвони моему отцу и скажи, чтобы они оба сюда приехали.

— Сюда?

— Да, прямо сюда. В эту комнату. В номер две тысячи сто девятый отеля «Пьер». Мы будем жить здесь все до самой смерти.

— Вчетвером в этой комнате? Нас уже через час в живых не будет. Когда ты была маленькой, мы вчетвером прожили шесть месяцев в доме из двадцати комнат в Ойстер-Бей, и это нас чуть не убило.

— Что нас чуть не убило?

— Жизнь в одном доме, одной семьей.

— Почему? Разве трудно жить одной семьей?

— Для меня и твоего отца — трудно. Думаю, что и для всех трудно — но, может, я ошибаюсь. Я сужу по тому, что вижу вокруг. Возьми, к примеру, мою лучшую подругу Клару Кулбо. Она прожила двадцать лет в одном доме с мужем и тремя детьми, и ты посмотри только, что с ними стало.

— А что?

— Неживые они, вот что. Встают по утрам, едят и двигаются, но они как мертвые. Вот тебе семья.

Вдруг зазвонил телефон, и из-за этого я не смогла попросить Маму Девочку, чтобы она толком объяснила мне про семью. Нужно было ждать.

— Глэдис! — завизжала в трубку Мама Девочка. — Слушай: теперь или никогда. Должна же я наконец когда-нибудь начать в театре! Вчера я чуть было не отправилась на очередное сборище, как вдруг решила: пропади они пропадом, эти сборища, раз и навсегда. Не хочу я всю жизнь быть хорошенькой девушкой на вечеринках. Это меня не греет — вот и все. Поэтому я прилетела сюда и через час встречаюсь с Майком Макклэтчи.

Мама Девочка говорила и говорила, и пила кофе, и курила сигарету за сигаретой, потому что Глэдис — это Глэдис Дюбарри, а вы ведь знаете, кто это: одна из самых богатых девушек в мире, вот кто, и лучший друг Мамы Девочки, лучший даже, чем Клара, потому что Глэдис и Мама Девочка дружили еще тогда, когда были маленькими девочками и обе были несчастные.