Читать книгу "Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд"

Нам говорили, что фельдмаршал славился среди своих офицеров почти мистической материализацией в самых неожиданных местах. Он мог появиться перед солдатами, сойдя с трапа своего самолета-разведчика «Fieseler Storch» (Fi-156) или спрыгнув с подножки командной машины «Мамонт». Роммель часто перемещался на танках или штабных машинах, или даже на мотоциклах, используя их как попутный транспорт. Во многих случаях он отдавал приказы непосредственно полевым командирам, а иногда в пылу момента брал командование подразделениями на себя, даже если это были небольшие отряды пехоты.

Такая отвага не раз подвергала Роммеля смертельной опасности. Однажды из-за неисправности двигателя его самолет приземлился посреди расположения союзников и едва улетел, пока пули жужжали над головой фельдмаршала. В другой раз он остался без горючего на «приграничной проволоке»[11]— и вновь среди отрядов Содружества. Каким-то чудом ему удалось уйти от погони. В третьем случае Роммель не только избежал пленения, но и вывез на штабной машине одного из своих генералов, который, подражая начальнику, оказался впереди немецких войск.

Специфическая агрессивность делала фельдмаршала уязвимым для неожиданной атаки. Если бы диверсионные группы смогли найти пути в пустыне и незаметно пробраться в немецкий тыл… если бы им удалось выполнить такой скрытный маневр и выявить местонахождение Роммеля… если бы отряд умелых храбрецов проделал бы все это, он мог нанести удар, который изменил бы ход войны.

Меня зовут Ричмонд Лоуренс Чэпмен. В октябре 1942 года я был 22-летним лейтенантом и служил командиром танка в 22-й моторизированной бригаде Седьмой танковой дивизии. Теоретически я командовал разведывательным отрядом из четырех «Крусейдеров» А-15. Я говорю «теоретически», потому что на фронте из-за вражеского огня и механических поломок скорость технических замен была неистовой и быстрой. Мой отряд уменьшался до двух машин, а то и до одной из первоначальной численности. Затем на следующую ночь он пополнялся из свежих сил и ремонтных частей различными типами танков: американскими «Грантами», британскими «Крусейдерами» и «Стюартами», на которых стояли штатовские самолетные двигатели (экипажи ласково называли такие машины «Хони» — «голубчиками»). Сходным образом менялись и люди. Но это другая история. Смысл моей ремарки заключается в том, что во время описываемых событий обстоятельства сложились в мою пользу, и меня перевели из танковой дивизии в пустынную группу дальнего действия.

Мое присутствие в этом подразделении объяснялось только технической необходимостью; меня временно откомандировали в группу для рекогносцировки маршрутов, по которым должны были проехать патрули, — в смысле оценки их пригодности для будущего перемещения танков и тяжелого транспорта. Я не был первым командиром танка, приписанным к ПГДД подобным образом. Советники из танковой дивизии регулярно прикреплялись к патрулям для сходных целей. То же самое делали и офицеры Королевских воздушных сил, проводя разведку потенциальных посадочных площадок в удаленных областях пустыни.

Миссия пустынных групп дальнего действия заключалась в разведке и в рейдах по тылам врага. В тот период времени, когда меня прикрепили к этому подразделению, каждый его патруль состоял из пяти-шести грузовиков, с одним офицером и пятнадцатью-двадцатью солдатами. (Общая численность ПГДД никогда не превышала 350 человек.) Патрули действовали автономно: они везли с собой бензин, воду, рацион, амуницию и запасные части. В дополнение к собственным боевым операциям пустынные группы переправляли в немецкий тыл разведчиков и тайных агентов, обеспечивали транспорт и навигацию для штурмовых отрядов САС и других частей. Однако величайшим удовольствием для пустынных групп были «драчки» — их сленговый термин для атак на вражеские аэродромы, ремонтные площадки и грузовые колонны.

На момент британского отступления к Аламейну,[12]летом 1942 года, ПГДД исполнилось почти два года. Эти группы уничтожили и повредили сотни самолетов Оси, заставив тысячи немецких и итальянских солдат оттянуться с линии фронта в тыл для охраны важных объектов. Пустынные группы приобрели романтический ореол неудержимых карателей. Сотни добровольцев записывались в очередь в надежде попасть в эти отряды. Однако брали не всех. Я помню случай, когда из партии в семьсот претендентов взяли только двенадцать человек. Критерии отбора не были такими уж дикими и грубыми, как кто-то мог себе вообразить. ПГДД не искали разбойников или убийц; им требовались крепкие и зрелые парни, которые вопреки давлению обстоятельств могли самостоятельно принимать решения, работать в тесной связке с товарищами и справляться с трудностями не только в мгновения опасности, но и в длительном режиме усталости, бытовых неудобств и прочих лишений. Находчивость, самообладание, терпение, твердость и великодушие (не говоря уже о чувстве юмора) ценились здесь так же высоко, как храбрость, агрессивность или боевой задор.

Я убежден, что это было главным достоинством пустынных групп. Одной из основных причин, которые так долго удерживали меня от описания фронтовых переживаний, являлась моя стесненность в рамках жанра военной литературы. Рассказы о героях, о благородстве жертв и прочие фантазии всегда оставляли меня равнодушным. Они противоречили моему личному опыту. Судя по тому, что я видел, военные операции состояли не столько из славных атак и доблестной обороны, сколько из продолжительной последовательности банальных и часто утомительных действий. Операция, которую я описываю в книге, была типичной для ПГДД. Ее участники не совершили ничего героического, разве что довели до конца борьбу за собственное выживание и уцелели — да и то не благодаря военной стратегии и тактическому блеску, а из-за слепой удачи и собственного упрямства, наотрез отказавшись прекращать военные действия. Поступки этих людей можно законно объявить отважными. Но они в основном совершались во время выхода из тех опасных ситуаций, которые по большей части создавались нами же либо от чрезмерного усердия, либо в пылу инстинктов в неистовстве и ужасе кровавого безумия. Люди, совершившие эти героические подвиги, часто позже не помнили о них.

Позвольте мне выразить свое мнение о храбрости в бою. Исходя из личного опыта я могу сказать, что доблесть на фронте ценится гораздо меньше, чем выполнение поставленной задачи без споров и лишних вопросов. И подобного отношения к приказам добиться не так просто, как кажется на первый взгляд. Во многих случаях оно достигается с огромным трудом. Это факт, что на каждую славную смерть, увековеченную в официальных донесениях, приходилось двадцать других, которые стали результатом усталости и неразберихи, невнимательности, переоценки или недооценки полномочий, паники и робости, колебаний, ошибок и просчетов, неудач, случайностей и противоречий; механических поломок, потерянных или забытых запасных частей, неполноценных разведданных, неверно истолкованных шифровок, запоздалой или неадекватной медицинской помощи — не говоря уже о приказах тупоголовых дуболомов (или неверно понятых и нужных, но невыполненных указаний), не говоря об ошибочном огне своей и союзной артиллерии, об общей путанице и иногда вине самих погибших солдат. Для меня роль офицера заключалась в простом сохранении жизней своих людей. Иногда им приходилось напоминать, кем они являлись и какой была наша задача, как проще добраться до цели и какие припасы следовало брать с собой в начале пути. Или что из трофеев оставить при возвращении. Это сложная механика. Тот успех, которым гордились пустынные группы дальнего действия, может быть частично приписан отличному командованию полковника Ральфа Бэгнольда и подполковника Гая Прендергаста, основателя и бессменного командира подразделения. Для них подготовка к заданию и доскональность его выполнения превосходили любую демонстрацию отваги и неустрашимости.