Читать книгу ""Окопная правда" Вермахта - Джерри Краут"

Однако, как отмечал Петер Кнох, в концепции повседневной истории немало спорных моментов. Основные вопросы уже заданы. Можно ли говорить о по-настоящему «повседневной» жизни на войне? Не являются ли война и повседневность взаимоисключающими понятиями? Более того, не является ли война явлением, совершенно противоположным концепции повседневной жизни? На первый взгляд, отклонить эти возражения практически невозможно. Однако сама длительность участия Германии во Второй мировой войне — без малого шесть лет — заставила многих пехотинцев приспособиться к военной обстановке. Обычный солдат не мог просто расстаться со своим человеческим существованием, но вместо этого жил в мире, который стал для него обыденным и «настоящим». Кроме того, как показывают их письма и дневники, многие из этих людей не опустились до бездумного существования, но стремились понять сущность повседневной жизни на войне. Более того, как доказывал Детлеф Пойкерт, повседневная история не ставит собственных целей, но стремится «узаконить» независимый опыт отдельных людей, служить связующим звеном между жизненным опытом индивида и обезличенным историческим анализом и дать возможность взглянуть на различные образы жизни и различные области социальной реальности. Петер Боршайд подчеркивает, что повседневная жизнь на войне не остается в своем замкнутом мирке, который можно было бы изучить, словно в лаборатории. Скорее, война сама по себе служит катализатором значительных социальных изменений, поэтому существует сложная динамическая связь между жизнью людей на войне и более общей повседневной жизнью в гражданском обществе.

Разумеется, повседневная жизнь на войне обладает своими особенностями, начиная с необходимости выносить гнет постоянного ожидания ранения или гибели до непрерывного наблюдения за страданиями и разрушением. В этой жизни нет ни безопасности, ни отдыха. В ней нет ни эмоционального покоя, ни стабильных отношений. Ее главная повседневная черта — неопределенность. В пехотинце каждое сражение пробуждало сложные переживания и нередко первобытные страсти. Таким образом, на войне существует неизбежное подспудное напряжение, которого нет в мирной жизни. Чтобы нарисовать картину повседневной жизни солдата, историки все чаще используют письма, дневники и мемуары — самые надежные из существующих документов, позволяющие выявить общие впечатления воевавших людей. Каждый солдат вел свою собственную войну, но в несметном множестве личных воспоминаний выделяются общие черты и образы.

Естественно, такой подход сопряжен с проблемами. Так, например, у пехотинца редко бывала такая роскошь, как письменный стол или время и уединение, чтобы записать свои мысли и догадки о природе войны. Так или иначе, подавляющее большинство рядовых, как правило, не умело выражать свои мысли аналитически, поэтому многие рассказы очевидцев тонут в монотонной банальности повседневного существования или, напротив, рассказывают о мельчайших подробностях о собственных ощущениях от разлуки, не упоминая о характере и своеобразии жизни на фронте. Нередко солдаты, обладающие самым непосредственным опытом участия в боях, меньше всего способны выразить этот опыт в письменном виде то ли из-за масштаба полученной ими эмоциональной травмы, то ли из-за недостатка эмоций, чтобы описать то, что они видели и испытали. Однако от среднего «джи-ай» или «томми»[1]немецкий пехотинец в целом отличался большей образностью описаний и более высокой грамотностью. Читая их письма и дневники, невольно поражаешься рассудочности и ясности изложения. Отчасти причиной тому служит строгая немецкая система образования, но также в значительной степени это обусловлено тем, как вермахт использовал свой личный состав. В отличие от американской армии, которая до 1944 года направляла наиболее образованных военнослужащих на должности специалистов, вермахт использовал значительную часть своего личного состава в боевых частях. В результате даже люди с высшим образованием оказывались на передовой. Кроме того, нацистская доктрина подчеркивала принцип «народного единства» — фольксгемайншафт, грубо повторявший легендарный окопный социализм Первой мировой войны — национальную общность, в которой социальная гармония, единство и государственная власть опирались на объединение людей разного общественного положения, вытесняя на второй план классовую борьбу. Поскольку в немецкой армии на передовой была высока доля образованных людей, склонных и способных к осмыслению своего опыта и изложению его на бумаге, результатом стала необычайно богатая летопись фронтовой жизни, изложенная в письмах, дневниках и воспоминаниях.

Тем не менее следует соблюдать осторожность, особенно имея дело с воспоминаниями, которые, если они не основаны на дневниковых записях того времени, могут пасть жертвами плохой памяти или желания облагородить или приукрасить собственный опыт, утратив при этом достоверность. Более того, поскольку непосредственный опыт среднего пехотинца был неизбежно ограничен, историки рискуют прийти к выводу об универсальности этого опыта там, где ее нет. Чтобы избежать этой ловушки, им необходимо изучить как можно более широкий спектр источников, выискивая в них общие элементы или черты. К тому же наличие цензуры означало, что многим пехотинцам постоянно приходилось «кромсать» свои мысли не только для того, чтобы избежать передачи военной информации (например, о численности войск, их расположении и действиях), но и для того, чтобы более осмотрительно выражать свои политические взгляды, поскольку критические высказывания в адрес правительства могли закончиться смертной казнью. «Очевидно, что цензор не может увидеть всего, что написано, — подтверждает один пехотинец. Но затем он же признает: — Но поверь мне, в письмах домой все равно пишут много чуши».

Огромный поток писем с фронта и на фронт (по некоторым оценкам, всего было написано 40–50 миллиардов писем, а в отдельные месяцы их число доходило до 500 миллионов) означал, что многие из них проходили через цензуру неоткрытыми, и чем дольше продолжалась война, тем менее серьезно многие пехотинцы относились к цензорам. Как заключили два видных специалиста по немецким письмам с фронта после изучения тысяч подобных посланий, «масса солдат выражала свои мнения и взгляды в удивительно открытой и вольной манере». Поэтому, несмотря на проблемы, изучение писем и дневников способно дать много информации, особенно если историк рассматривает эти неизбежно личные и ограниченные по охвату документы в более широком контексте. Описывая обстановку военных действий с точки зрения отдельного человека, историк способен лучше показать воздействие войны во всех ее проявлениях. Подобный подход также привносит живое ощущение непосредственного прикосновения и реальности в зачастую обезличенное отношение к войне. Более того, он позволяет проникнуть в тайны действий отдельных личностей и динамики поведения коллектива, а также психологии и эмоционального поведения в условиях предельного напряжения. Но в первую очередь эти документы остаются личными напоминаниями о человеческой составляющей колоссальных событий Второй мировой войны.

Однако, подчеркивая это личностное измерение войны, историку следует избегать банальной идеализации «простого человека» и стремиться составить достоверную и точную картину повседневной фронтовой жизни. Если письма и дневники собрать воедино и использовать с должной осмотрительностью, они помогают воспринимать пехотинца и как субъект, и как объект. Что не менее важно, они дают ценную возможность изнутри взглянуть на один из самых парадоксальных вопросов войны: почему простой пехотинец с таким неистовством сражался за, казалось бы, достойный осуждения режим? Никто не заставлял этих солдат положительно отзываться о нацистском режиме и о войне, поэтому если в одних письмах заметны попытки подстроиться под пропагандистские лозунги, то в других выражается неподдельное сочувствие и поддержка Гитлеру и нацизму. Армию — и служащих в ней людей — невозможно полностью отделить от системы ценностей, ее породившей. Безусловно, армия склонна служить отражением общества, создавшего ее, поэтому если солдаты вермахта столь упорно сражались в защиту Гитлера и нацизма, значит, что-то в гитлеровском государстве находило отклик в их душах.