Читать книгу "Сожженные дотла. Смерть приходит с небес - Герт Ледиг"

Посыльный видел лежащие трупы. У кого прострелен живот, тот, еще умирая, скрючился от боли. Он узнавал умерших от ранения в живот если не по скрюченной позе, то по обнаженному низу живота — эти вообще сразу считались безнадежными. Их переноска была лишь жестом, в котором им не могли отказать, пока еще работал их мозг. Или потому, что их зверские вопли заставляли убрать их с передовой. Все делалось по обстоятельствам. А они были очень разные.

Так, например, железная дорога, всего в нескольких километрах, снова была приведена в действие. Передовая, или то, что на генштабовских картах было начерчено в качестве передовой, в полосе дивизии все же отходила от линии железной дороги. Рельсы отклонялись в восточном направлении. Там, где огонь немецких батарей среднего калибра до них не доставал, русские включили их в свою систему подвоза. Взвод получил задачу временно нарушить эту систему путем подрыва рельсов, пока остальная рота не займет оборону перед высотой. Взводом в свое время [с тех пор не прошло и восьми недель] командовал лейтенант. Он и его солдаты придерживались мнения, что такую задачу должна была решить авиация. Фельдфебель, напротив, считал, что только штабы уполномочены принимать решения по такому поводу и что лично он полностью одобряет эту стратегически важную операцию. Его замечания звучали так всегда, когда ему поручалось собрать боевую группу. Они всегда заканчивались заверением, как он сожалеет о том, что не может принять участие в деле из-за неотложных обязанностей. Только сапер Меллер осмелился при этом посмотреть с издевкой фельдфебелю в лицо. Он регулярно, с каменным лицом, приглашал фельдфебеля, несмотря ни на что, идти вместе. И такие приглашения были причиной того, что сапера Меллера обходили при каждом повышении. Слово благодарности для него у фельдфебеля нашлось лишь тогда, когда сапера Меллера уже не было в живых. После того как действительно удалось взорвать железную дорогу в двенадцати километрах от линии фронта в тылу русских позиций, сапер Меллер был ранен в живот. Пуля попала ему точно в трех сантиметрах ниже поясного ремня сзади, чуть левее позвоночника, а вылетела почти прямо, слева от пупка. Ни у кого во взводе не было времени осмотреть рану. У сапера Меллера только сзади и спереди на мундире появились заметные дыры, поэтому он перестал быть вторым носильщиком убитого лейтенанта. Унтер-офицер должен был за несколько секунд принять решение, оставить ли тело лейтенанта или нести дальше. Еще одной секунды, чтобы подумать, не выбросить ли лишние боеприпасы и освободить второго человека для переноски раненого сапера, не потребовалось. Сапер сказал, что пока может идти сам. Через двести метров боеприпасы и их носильщик отпали сами: сапер наступил на мину и взлетел на воздух. При этом были ранены еще два солдата, и положение стало критическим. Ефрейтор от бедра расстрелял вставленную ленту, а потом выбросил пулемет со всеми принадлежностями в трясину При этом Меллер немного отстал, и унтер-офицер был вынужден тоже немного отстать. Поворачиваясь, он выпустил несколько магазинов из своего автомата в коричневые цепи стрелков позади себя. Только начавшееся болото спасло группу от последующих потерь. Она укрылась в подлеске. Надо было найти тропу, по которой взвод вчера незаметно прошел через передовые позиции русских. Для этого ефрейтору понадобилось еще полчаса. В это время сапер Меллер еще раз заявил, что может идти дальше самостоятельно. Они еще почти километр тащились по болоту, пока ефрейтор не обнаружил на тропе вражеский пулемет. Вот и затянулась петля на остатках саперного взвода. Меллер с вымученной улыбкой на губах вызвался устроить дело. Кивком головы унтер-офицер дал ему разрешение с двумя гранатами подобраться к внезапно открывшему огонь вражескому пулемету. Когда оставшиеся от взвода шесть человек после взрывов выскочили из укрытий и подбежали к умирающему саперу, он лежал на спине. Его бедра были перерезаны пулеметной очередью. Может быть, он жил бы еще до тех пор, пока какой-нибудь русский в отместку за своих разорванных взрывом товарищей не всадил бы ему в грудь штык. Только посыльный видел, как унтер-офицер целился из пистолета в голову сапера. Вид унтер-офицера, спокойно отдававшего потом воинскую честь убитому, не заботясь о собственной жизни, посыльный не забудет никогда, и он никогда не говорил о том, что видел. Его бы слов для этого не хватило. Он единственный понимал, почему унтер-офицер не написал письмо жене Меллера [с обычным описанием «ранения в грудь» и «безболезненной смерти»]. Это потом сделал фельдфебель.

Итак, даже при ранениях в живот бывают свои обстоятельства. Умершие были от разных ранений. Один тянул в небо руки и ноги. Другой голым лежал в траве, с кожей, обугленной струей из огнемета. Посыльному понадобился бы целый час, чтобы всех их рассмотреть.

Но он приближался уже к площадке перед блиндажом. Здесь живых отделяли от мертвых. Этот вид адской живодерни он не переносил. Просто бежал мимо с закрытыми глазами. Только в его ушах звучали стоны и вопли, мольбы о глотке воды. После этого ему надо было свернуть немного влево, в лес. Он терялся среди деревьев или среди того, что от них осталось. Они давали укрытие от минометов, стрелкового огня и шрапнели. Свист в воздухе снова приобретал значение только у позиций артиллерийской батареи.

Одиночество охватило его, как только он зашел в лес. Кустарник, стволы берез — все молчало. Гать, проложенная русскими солдатами, давно уже умершими с голоду или расстрелянными, бесшумно пружинила под его шагами. Над трупом в черной луже на просеке плясал рой мух. Жук в блестящих доспехах тащил через тропу травинку. Круг выжженной травы, вырванное с корнем дерево и груда поломанных сучьев указывали на то, что сюда пару дней или всего несколько часов назад ударила смерть. Сквозь листву несколько солнечных лучей пробивались к земле. Воздух дрожал. Незаметно висящая на ветвях белая шерстяная нить предупреждала посвященных о минном поле. За посыльным словно грохотала уходящая гроза. Его охватило одиночество. Оно сдавило сердце. Он ожидал предательства. Было две возможности. Одна была тихой, словно лес. Она о себе не заявляла. Она пряталась за каким-нибудь деревом или в высокой траве. Она приходила, словно удар плети из кустов. Удар был всегда смертельным. Его преимущество заключалось только в том, что он был коротким. Эта возможность была снабжена узелком тряпок и пистолетом. Голодная, раздираемая тем же страхом, что и он, она подстерегала за деревом. Вспышка и удар плети. Может быть, облачко дыма. Потом беззвучно коричневая тень выпрыгивает из своего укрытия. Склоняется над убитым. Вырывает из его пальцев оружие. Лихорадочно роется в его карманах. Все ценное и ненужное из них исчезает в тряпичном узелке. И все исчезает, словно плевок. Позади остается убитый, над которым танцуют мухи, пока его не найдут. Если поблизости болото — его не найдут никогда.

Другая возможность заканчивалась таким же образом. Только она о себе заявляла. Сначала вдали раздавалось рычание разозленного зверя. Глухое и стонущее, шум, который ни с чем не сравнить. Он разносился вокруг на целую версту, словно клич. Рык доносился два-три раза. Потом слышался вой расстроенного органа. Участок фронта парализовало. Пулеметы замолкали. Снайперы стягивали карабины с брустверов. Солдаты у минометов сбивались в кучу. У командиров орудий на губах застывал приказ об открытии огня. Посыльный тоже задерживал свой шаг. Потом начиналось. Бесчисленные молнии разрывали лес. Почти полсотни снарядов разрывались о стволы деревьев или о землю. Раздирающий уши грохот, огонь, пороховой дым, куски латуни, размером с кулак, земля, пыль. Расчеты батареи размазаны по четырем орудиям, перемешаны вместе со снарядными ящиками, зарядами, приборами, лошадьми и вмяты в грязь. Часом позже грохнуло над полевой кухней. Водитель, пассажир, повар, сухой паек на шестьдесят человек и сто литров водянистого супа были пущены по ветру Минутой позже накрыло роту, выдвигавшуюся на передовую для смены. Восемьдесят человек, в течение недели с трудом собранные за линией фронта, отдохнувшие, в начищенных сапогах, со смазанным оружием. Сорок из них добрались до окопов. Забрызганные грязью и кровью, деморализованные. Два часа, два дня, две недели. Где-то танковый батальон выходил на исходный рубеж. В лощине командир собрал свои экипажи на последний инструктаж. Гул за горизонтом. Пять-шесть секунд молчания в оцепенении. Откуда ни возьмись, падают снаряды. Крики. Снаряды дождем сыплются на пустые танки. Самый молодой офицер потрудился, чтобы найти достаточно водителей и на двенадцати танках доставить погибшие экипажи опять в тыл. И все, кто чувствовал, как дрожит земля, и видел, как дым от взрывов поднимается к небу, благодарили [в зависимости от своих взглядов] судьбу или Бога, что попали снова в других, а они опять остались невредимы. Посыльный тоже, упав на колени, держа руки перед лицом, благодарил свое провидение. Так выглядела другая возможность.