Читать книгу "Черти - Илья Масодов"

— До свиданья, — как ни в чем ни бывало сказала она, полуобернувшись вглубь помещения. И затворила за собой дверь.

— Ты чего убежала? Было так смешно, — сказала она Клаве.

— Ты что, сдурела? — сдавленно спросила Клава. Она ненавидела Женю.

— А что? Тебе было стыдно?

— А тебе нет? — Клава от злости едва могла дышать.

— И мне тоже. Конечно, мне было стыдно, — пожала плечами Женя. — Когда ты убежала, знаешь, что этот господин сказал мне?

— Что?

— Он сказал: «У вас, барышня, удивительный тромбон». Так и сказал, честное слово.

— Какая гадость.

— Конечно гадость. Кто же говорит, что нет? Но ему это понравилось. Ясно тебе?

— Но это же отвратительно! — возмущенно шепнула Клава, совсем как в тот раз, и ударила руками по столу, за которым сидела в квартире Валентина Петровича. В чернильном приборе стукнула перьевая ручка.

Они поссорились тогда с Женей, не разговаривали больше недели, но потом вновь помирились. Через полтора месяца погиб Александр. Его смерть обладала для Клавы какой-то необычной, сверхъестественной реальностью, словно весь мир умер, и вместе с тем продолжал чувствовать своим мертвым телом дальше. Клаву пугали вещи брата, на которые она натыкалась в доме, и больше всего — его картины, он ведь увлекался живописью, рисовал пейзажи, картины висели в его комнате и в одном из коридоров, по тому коридору Клава с тех пор перестала ходить, она не хотела также брать в руки книги, которые читал брат, а страшнее всего было ей, разумеется, на похоронах. Хоронили пустой гроб, потому что тело брата осталось на земле, захваченной немцами. Пустой гроб контрастно символизировал для Клавы ирреальность наступившего времени, когда она увидела его, продолговатый зияющий ящик, завешенный траурной материей, ей стало так же невыносимо страшно, как в ювелирной лавке, будто неожиданно перед ней открылась вечно бывшая запертой дверь, дверь туда, куда еще никто не ходил, в дикий сад, где живут существа из кошмарных снов.

Такими существами Клава представляла себе красных, собственно, красными у них должны были быть только глаза, в остальном они должны были походить на людей, иногда, впрочем, они снились Клаве со звериными головами: собачьими, козлиными, бараньими или кошачьими. Клава спрашивала у матери — какие они, красные, но мать отвечала, что это просто бандиты, распоясавшаяся чернь, но Клава не верила, она знала, что красных раньше не было, а бандиты были всегда, и если армия отступает под их натиском, значит они сильны, сильнее людей, а когда Таня рассказала Клаве, что красные не верят в Бога и разрушают церкви, стало окончательно ясно — среди красных обязательно должны быть бесы, скотоголовые, и потому Клава так боялась оставаться здесь, в городе, куда уже проникает отвратительная сила тьмы.

— Я знаю, откуда вы пришли, — сказала Клава, поправив норовящий сползти с колен саквояжик.

Они пришли из той трещины, что открылась во всем. В ювелирной лавке, во влажных, миндальных глазах Жени, Клава впервые увидела зияющий простор породившей их бездны, после этого она порой забывала о своем страхе, но он неизменно возвращался вновь, как навязчивый сон: на похоронах, у пустого гроба, и возле кондитерской, когда Клава, стоя ботинкам в свежевыпавшем снегу, изо всех сил запустила зубы в пахучий, дымящийся своей горячей свежестью крендель, тут она увидела крупную женщину, стоящую у соседней лавки, в платке и с воспаленно-красным лицом, у той женщины было что-то страшное на лице, нелюдское, она взмахнула рукой в рукавице, словно отгоняя осу, но никакой осы не было, была зима, а потом женщина скривила рот, как от сильной боли в животе и сказала гадкое ругательство Клаве прямо в лицо, такое гадкое, что Клава вырвала крендель изо рта и бросилась бежать, она бежала, по чистой еще, белой улице, и плакала, слезы обжигали охваченные морозом щеки, она неслась без оглядки, стараясь вообще не думать о том, почему женщина сказала гадость, ибо за разгадкой этой тайны стоял все тот же ненавистный ужас, который становился проклятием всей Клавиной жизни.

Она прождала Валентина Сергеевича до темноты, но он не приходил, а Клава боялась зажечь свечку, она хотела, чтобы с улицы казалось, будто за окном никто не живет, несколько раз она подходила к двери, намереваясь уйти, ведь она помнила еще, в какой стороне находится вокзал, а от него можно было бы найти и дом Марии Дмитриевны, но каждый раз ей казалось, что снаружи за дверью кто-то ходит, и ей страшно было открыть, в конце концов она села на кровать Валентина Сергеевича, вынула из саквояжика свою игрушечную собачку Тобика и легла на бок, лицом к двери, свернулась калачиком, прижав Тобика к лицу, и слезы сами потекли из Клавиных глаз, моча мягкую шерсть, словно давно только и ждали, когда что-нибудь такое окажется поблизости.

Клава не помнила, как уснула, а проснулась она оттого, что на улице визжала женщина. Потом сухо и больно, словно чем-то плашмя ударили по воде, хлопнул выстрел. Клава сжалась. Едва проснувшись, она на мгновение позабыла, что случилось за минувший день. Теперь, после выстрела, она все вспомнила.

В дверь грохнуло.

— Откройте! — раздался за дверью мужской голос, совсем не похожий на голос Валентина Сергеевича. Женщина на улице продолжала визжать. Клава вскочила и залезла с Тобиком под кровать. Там было пыльно и немного пахло нафталином. Протиснувшись поближе к стене, Клава вытолкала вперед себя какое-то приползшее сюда раньше нее свернутое одеяло и затаилась. После двух ударов последовал такой мощный, что дверь треснула. От этой нечеловеческой силы удара Клава стала шептать молитву. Хлопнул выстрел, и сразу за ним в комнату ворвался топот сапог. Из-под кровати Клава увидела заметавшийся снаружи луч электрического света.

— С-сволочь! — саданул все тот же голос, на пол шлепнулся плевок. За стеной рухнуло что-то тяжелое, со звоном посыпалось стекло. Кровать перевернулась над Клавиной головой, сверзнувшись со своего вековечного места, и ей брызнули фонарем прямо в глаза. Клава зажмурилась.

— А ну, вылазь! — заорало на нее из черноты, и, не дожидаясь ответа, нечеловеческая сила схватила Клаву и вздернула вверх, поставила к стене. Клава стояла теперь на том месте, где раньше была сдвинутая в сторону кровать, с Тобиком и закрытыми глазами.

— Кто там, Васька? — рявкнул голос из-за стены.

— Девчонка тут! — отозвался названный Васькой. — Кто такая, как звать?

Клава медленно открыла глаза. Свет бил ей в лицо. Монстра было не видно, его скрывала тень. Потом свет резко мотнулся в сторону и каменная боль врезалась Клаве в рот, чуть не выломав ей голову. Она бы упала, но Васька не дал ей упасть, схватив рукой за плечо.

— Еще дать? — осведомился он.

— Не надо, — еле опомнившись, ответила Клава, предварительно проглотив смешанную с кровью слюну.

— Тогда отвечай.

— Я Клава, Орешникова.

— Сколько лет?

— Одиннадцать.

— Буржуйка?