Читать книгу "Девушка с обложки - Мэри Каммингс"

Подразумевалось также, что старые впечатления — все, включая Клодин — в данный момент ему будут только мешать.

Нет, никакой ссоры не было, просто однажды, придя домой, Клодин обнаружила, что на вешалке нет куртки возлюбленного, рядом с кроватью — шлепанцев, а в шкафу — всех его остальных вещей. На столе лежала записка — Макс писал, что не хотел ее расстраивать, поэтому не сказал заранее о планируемом отъезде. Кроме того, он выражал надежду, что Клодин не обидится — она же знает, что творчество для него превыше всего.

Своим отъездом Макс, сам того не желая, сыграл решающую роль в судьбе Клодин. На следующее утро она публично и громко обозвала придурком своего непосредственного начальника, который, многозначительно поглядывая на нее и пошло подхихикивая, рассказал очередной анекдот про блондинку; в тот же день уволилась, в причине увольнения написав: «Надоело работать с идиотом», после чего больше месяца просидела дома в меланхолическом настроении, оплакивая свое разбитое сердце, и почти ничего не ела. Результат не замедлил сказаться: лицо ее приобрело интересную бледность, фигура же — ту самую худобу, которая так ценится в фотомодельном бизнесе.

Все в том же меланхолическом настроении ока сделала портфолио, отнесла его в агентство — это и стало началом ее головокружительной карьеры.

Так что теперь, помимо фотографий для нового каталога, у Клодин была и еще одна весомая причина для того, чтобы побывать в Париже: ей очень хотелось предстать перед Максом во всем своем блеске. Именно предстать, явившись к нему домой без всякого предварительного звонка.

Зачем нужна была эта встреча, она и сама не могла толком объяснить. Но встретиться хотелось, хотя бы для того, чтобы утереть ему нос: ведь он как был начинающим, никому не известным писателем, так им и остался — она же за прошедшие три года из скромной служащей в отделе статистики мэрии Филадельфии превратилась в топ-модель!

Конечно, глупо было предполагать, что, едва увидев ее, он поймет, как много потерял, и в стиле романов из жизни аристократов XIX века упадет к ее ногам. Глупо… но тем не менее, вопреки здравому смыслу, эта картина нет-нет, да и возникала в воображении. Где-то на горизонте маячила и она сама, гордо удаляющаяся от коленопреклоненной фигуры…

Телефон Макса у Клодин имелся. Раз в несколько месяцев он под настроение звонил ей — очевидно, под рукой не находилось другого собеседника, готового выслушивать бесконечные нудные рассуждения о «новом подходе к литературе» и об идиотах-издателях, которые вместо острых и смелых вещей предпочитают печатать всякую коммерческую чушь.

Оставалось добыть адрес. Тут возникла некоторая проблема: в отличие от Филадельфии, в Париже в телефонах-автоматах не было телефонных книг!

В конце концов адрес бывшего «мужчины всей жизни» Клодин узнала в самом, казалось бы, неподходящем для этого месте — в Лувре. Подошла в бюро информации к девушке посимпатичнее и, выбрав момент, когда рядом с ней никого не было, спросила:

— Вы не подскажете, как мне узнать адрес человека, если у меня есть его телефон?

— Через справочную, — пожала плечами девушка.

— Не дают, — вздохнула Клодин. Это была чистая правда — в справочной ей предлагали номер телефона, который у нее и так был, а вот адрес, ссылаясь на какую-то там инструкцию, дать категорически отказывались.

— А вы не можете просто позвонить этому человеку и спросить адрес? — удивленно сдвинув брови, спросила девушка и покосилась на экран компьютера. Клодин сразу поняла, что возможность получить искомое у ее собеседницы есть, было бы желание — поэтому решила воззвать к женской солидарности.

Романтическую историю про возлюбленного, с которым поссорилась из-за глупого приступа ревности (с его стороны, разумеется!), она придумала на ходу, наделив героя некоторыми чертами Макса; вполголоса, чуть подпустив слезу, поведала, что в результате ссоры он уехал в Париж. И — финальный аккорд! — объяснила, что хочет сделать ему сюрприз своим неожиданным появлением; загвоздка в малом — в адресе!

Еще продолжая слушать, девушка защелкала клавишами и, стоило Клодин замолкнуть, сказала:

— Давайте номер!

Режиссер превзошел все самые худшие опасения Клодин.

Это был невысокий, плотный и весьма экспансивный итальянец с прилизанными волосами, который мнил себя, во-первых, неотразимым мужчиной, а во-вторых — гением. И то, и другое — без всякого основания!

Он давал членам съемочной группы противоречивые указания, а потом заявлял, что ничего подобного не говорил; по любому поводу срывался на крик, размахивал руками, всех подгонял, плоско шутил, при этом и по-французски, и по-английски говорил с таким густым итальянским акцентом, что его едва можно было понять.

На съемочной площадке царила нервозная обстановка, даже обычное наплевательское добродушие Боба дало трещину — понемногу и он начал огрызаться.

Клодин — загримированная, причесанная и одетая в светлое шелковое платье, в котором ей предстояло сниматься — сидела в трейлере и рассеянно наблюдала в окно бестолковую суету на площадке.

Наконец режиссер махнул рукой в ее сторону — один из помощников тут же устремился к трейлеру. Ага, значит, и до нее очередь дошла…

Клодин вздохнула с отвращением — за прошедшие дни ей уже пришлось выслушать, что у нее слишком длинные руки, что она недостаточно грациозно движется, недостаточно загадочно улыбается, изгибается не в ту сторону… интересно, какие претензии возникнут на этот раз?

Ареной съемки на сегодня была небольшая площадка, облицованная серым мрамором и заканчивающаяся мраморной же балюстрадой; за ней, вдалеке, виднелась Эйфелева башня.

Площадку отгородили от публики желтой лентой на стойках, будто место преступления в детективе, помыли с шампунем и расставили на балюстраде вазоны с розовыми вьюнками — на этом декорация была готова.

В кафе на террасе справа от площадки, откуда хорошо просматривалось все «таинство съемки», не осталось ни одного свободного столика, прочие зеваки толпились за огораживающей лентой. При появлении Клодин толпа, оживилась, кто-то даже захлопал в ладоши. Она встала в указанную точку; парикмахер подскочил с расческой, поправляя какой-то выбившийся волосок — и отступил в сторону.

— Прогнись назад, — громогласно потребовал режиссер. — Сильнее, кисуля, сильнее, так, будто тебя шмель в попку укусил… — Клодин покорно выполнила требуемое — насчет «кисули» можно будет и после съемки отношения выяснить. — Руки вверх… и беззаботную улыбку! Не скалься — а беззаботную! А теперь медленно кружись!

Она переступила, поворачиваясь на месте.

— Нет, не туда, в другую сторону!

Чуть не потеряв равновесие, Клодин повернулась в другую сторону.

— Кружись, кружись…

Один поворот, другой… Она и не предполагала, что так трудно крутиться на одном месте, запрокинувшись назад — голова закружилась почти сразу.