Читать книгу "Граница горных вил - Ксения Тихомирова"

Но мы, конечно, ничего не соображали, когда нас вызвали на лед. По счастью, тетенька не видела, как мы катались. Дело в том, что вначале мы были под щитом…

— Да, помню ваши ремни.

— Ну вот. И пару раз превысили реальные возможности. А потом я снял щит, и мы работали без страховки, потому что Санька никогда свой не включает, если не напомнить. Я хотел, чтобы все оказалось честно.

— Правильно. И чтобы поскорее свернуть себе шеи. На самом деле я не заметил разницы.

— Бет тоже не заметила. А то не знаю, что бы сделала. Она не разрешала нам снимать защиту ни днем, ни ночью. А тетенька сначала встретила в коридоре какого-то нужного человека и опоздала на первую минуту. На второй минуте Бет ее как-то попридержала, оценив ситуацию. Бет говорит, если бы тетенька это увидела, нас бы не выпустили из Москвы. Отправили бы в детский дом ради нашей безопасности.

— Да вряд ли. Мне кажется, у нас в детских домах пятнадцатилетних уже не держат.

— Ну, не знаю. Наверное, Бет просто припугнула нас. Или эта тетенька действительно собиралась что-нибудь придумать, лишь бы досадить Бет. Не это, так другое.

— Но ведь она могла посмотреть запись.

— Могла, но не посмотрела. По-моему, ей было просто лень. Она втайне порадовалась нашему провалу, ну и все. Или Бет уничтожила эту запись. Жаль, если так. Все-таки интересно когда-нибудь взглянуть… Зато спортивных достижений от нас больше не ждали. На некоторое время унялись, а потом потребовали научных, но это ты уже сам знаешь.

Андре помолчал и продолжал:

— На другой день была еще разборка. Это тоже комедия, каких я в те времена не видывал. Никто ни разу не спросил, как нам удаются наши трюки. Все твердили только о правилах, которые мы нарушали. Как будто мы законов физики не нарушали! Санька потом негодовала, все спрашивала: «Разве это спорт?» Зато Бет выглядела довольной.

— Вам сильно от нее досталось?

— Нет. Можно сказать, совсем не досталось. Она лишь спросила: «Что у вас с нервами, ребята? Публики испугались?» И объяснила вкратце, чем мы рисковали. Вот тогда я объявил ей про помолвку, и Бет схватилась за голову.

— Почему? Мне кажется, она от вас ничего другого и не ждала.

— Она боялась за нас — как всегда. Боялась моей безответственности. Или наоборот — что я собрался взять на себя ответственность, которая мне не по силам. И, главное, того, что будет с Санькой в обоих случаях. «Она, скорей всего, не передумает, — сказала Бет, — а ты? Что ты про себя знаешь? Что ты пижон и шалопай? Ты представляешь, сколько раз ты еще влюбишься? Так и будешь раздавать направо-налево руку и сердце? Как можно давать слово, не зная, сумеешь ли его сдержать?» Я сказал, что сдержу. Бет только рукой махнула. Потом сменила гнев на милость, опять рассказала мне доходчиво, что Саньку нужно охранять ежеминутно от всего. А я и раньше, между прочим, это делал, с тех пор, как началась карнизная охота. И отпустила нас гулять по городу.

Он помолчал еще немного и сказал:

— Хороший у вас город. По крайней мере, нам там было хорошо. Тепло, уютно, безопасно. Мы говорили всю дорогу, а о чем — не помню. Наверно, детство вспоминали.

Но этот разговор произошел уже спустя несколько лет, при очень странных обстоятельствах. Отчасти обстоятельства его и спровоцировали, но о них я расскажу не сейчас, а в свое время.

Глава 2

САНЬКИНА ЗАДАЧКА

«Второй звонок» прозвучал спустя год с небольшим. В конце зимы университет всегда проводил заочную международную математическую олимпиаду для школьников. Условия такие: все желающие присылают задачи своего изобретения, а мы должны их прорешать и выбрать самые красивые. Это был мой традиционный ежегодный приработок чуть ли не со школьных лет. Конкурсом заправлял сначала отец моего одноклассника (впоследствии однокурсника). К тому времени, о котором идет речь, его сменил сам однокурсник (тогда уже по аспирантуре) Пашка Воронов. Со школьных лет Пашка считал, что нет такой задачи, которую я не мог бы решить. Вполне естественное заблуждение человека, предпочитавшего при случае списать и не мучиться над всякой математикой. Пашка не был глупым, но ум имел с практическим оттенком. В его руках конкурс катился как по маслу. Студенты младших курсов на общественных началах (ради престижа) проверяли основную массу работ, отсеивая всякий вздор. То, что у них не получалось, разбирал я и еще двое таких же «штатных». Каждый раз начиналась морока и большая головная боль, но я не мог пожаловаться — конкурс оплачивал (частично) мои вылазки в горы.

Горы и математику я унаследовал от родителей. Отец был альпинистом-профессионалом и брал меня с собой в достаточно серьезные походы. Иногда и мама шла с нами, и кончилось это плохо. В то лето, когда я, ворча и ноя, вместо гор отправился на военные сборы, они попали под обвал, и я остался с бабушкой, мамой моего отца. Нам пришлось сдать «мою» (родительскую) квартиру, и я сумел продолжать учиться. Ну и, конечно, подрабатывал, когда получалось. Два аспирантских года я был привязан к дому: бабушку стало нельзя надолго оставлять без присмотра. К той весне, о которой пойдет речь, я остался совсем один. Бабушка не пережила тяжелую операцию.

Жизнь превратилась в легкую и пустую. Не то чтобы я не обзавелся друзьями, но я был «старомодный юноша», как выразился кто-то из преподавателей, и не делил их образ жизни. Честно сказать, я оказался не настолько старомодным, чтобы, став студентом, не поиграть во взрослые игры. На третьем курсе, к примеру, я уверился, что женюсь на девушке из параллельной группы. На мой взгляд, это был более чем решенный вопрос, но девушка, как выяснилось, думала иначе и неожиданно, без всяких объяснений, сменила меня на дипломатического отпрыска с журфака. От этого я не запил и не пустился в беспросветный преферанс, как сделал бы почти любой мой однокурсник (как минимум; про максимум я лучше промолчу). Я просто отошел от тех компаний, где нас привыкли видеть вместе, — то есть от всех компаний, кроме альпинистов. Той весной, о которой идет речь, я еще не знал, что делать со своей отчаянной свободой. Ждал лета и работал с утра до ночи. На кафедре в тот год сочли весьма удобным заткнуть мною все дыры в расписании, и я учил студентов чуть ли не по тридцать шесть часов в неделю.

Вторая глава этой истории началась самым банальным образом. Пашка призвал меня в каморку, где лежали присланные задачи, чтобы выдать мне первую порцию головоломок. Пожаловался, что работ прислали уйму. Махнул рукой на груды писем в картонных коробках. Я вежливо, но рассеянно порылся в той, что оказалась перед моим носом, вздрогнул и вытащил конверт с невероятным обратным адресом: «Иллирия. Лэнд. Санни Клемент».

— Ого! — сказал я, не скрывая интереса (а зачем бы я стал его скрывать?). — Не может быть!

— Что там? — спросил Пашка. В его голосе звучало томное отвращение ко всему.

— Да вот письмо от девочки… Помнишь, прошлой зимой катались ребята-фигуристы, которых засудили?

— Нет, не помню. Я не смотрю фигуристов. И что, фигуристка прислала задачу?