Читать книгу "Палитра сатаны - Анри Труайя"

Мартен тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и повторил про себя, что, если принять в расчет характер Люсьена и его способности, он может оставить попечение о своем чаде. Что бы ни стряслось, этот котяра с любой высоты приземляется в аккурат на четыре лапы. Его родительница в озарении материнской любви говаривала о сынке: «С такими глазищами и улыбкой он кого угодно заткнет за пояс!»

Подъем становился круче, и Мартен остановился перед первыми домиками, чтобы немного перевести дух и не переступать порога забегаловки запыхавшись. Он снова подумал об Аделине, о Гортензии, Люсьене и с удивлением сообразил, что живет, в сущности, ради этой троицы — двоих живых и одной мертвой. И это при том, что всю жизнь считал пупом земли именно себя. Откуда такая зависимость от ближних и внимательность к их желаниям? От старости, не иначе.

Людской говор в бистро отвлек Мартена от его одиноких дум. Там сидела половина дееспособного мужского населения Менар-лё-О, и перед носом каждого полный стакан. Несмолкаемый гул голосов перекрывался только стуком бильярдных шаров. При появлении Мартена все шумно его приветствовали. Он заказал себе стакан перно и без труда включился в общую беседу. Разговоры тут велись всегда одни и те же. Потягивая винцо, он углядел среди нескольких типов, облепивших дальний торец стойки, своего бывшего работника, португальца Манюэля Бранко. Этот чернявый коренастый детина ушел от него к «Томеко» последним. Манюэль, окликнув его с корявой хрипотцой, осведомился:

— Привет, патрон, как жизнь?

Тот, приосанившись на стуле, проворчал:

— Лучше некуда! Обещают крупный строительный подряд. Не сегодня-завтра снова открою дело…

Ему не хотелось чужой жалости. Это было вопросом его профессиональной чести. Нет, он еще не вышел в тираж. Да, по сути, все в селении делали вид, будто верят, что так и есть. К нему относились неплохо. А может, так им было удобнее. Невзгоды соседей, выставленные на всеобщее обозрение, в конце концов становятся вашими собственными бедами. Чем поневоле соболезновать, гораздо лучше ни о чем не ведать.

— А работой у «Томеко» ты доволен? — спросил Мартен, хлопнув португальца по плечу.

— Скажете тоже! У них там конвейер. Не то, что у вас было, по-семейному.

— Вернешься?

— Начнете по новой — само собой, почему бы и нет?

— Хорошо, беру тебя на заметку. Будешь в списке первым, — усмехнулся Мартен. Усмешка вышла кривая.

Он заказал второй стакан. Теперь посетители толковали о скором открытии «большого комплекса» при въезде в Витроль. По их словам, торговцев городка «взяли за горло». В этих громадных балаганах торгуют чем ни попадя по бросовым ценам; мелкой торговле приходит конец. Немало было говорено об исчезновении ближних лавчонок, о бессмысленной механизации в личном хозяйстве и о грядущем безлюдье на селе. Эти толки так взбудоражили его, что он собрался заказать себе третий стаканчик, но сдержался. Его воскресной дозой были два перно, это максимум. Третий — уже нарушение правил. На такое он бы не пошел. Из верности слову, данному себе, и еще, наверное, в память Аделины. За стойкой полновластно царила Жаклин Каниво, хозяйка бара, крупная брюнетка с раскаленными, словно угли, глазами и размашистыми жестами. Благодушный ровный нрав делал ее хранительницей сокровеннейших исповедей всей округи. Она все обо всех знала и всем помогала. Не было счету приятелям, которых она после изрядной размолвки ухитрялась примирить за тарелкой жаркого. Муж ее, бледнолицый Огюстен, обслуживал шесть столиков, расставленных вокруг бильярда. Его мучила чахотка, но он не лечился и часто покашливал, в жалобном приступе стыдливости отворачиваясь от всех. Запах перегара и дыма, шум голосов и стук посуды создавали в переполненном зале атмосферу тотчас ударявшего в голову крепкого мужского компанейства. Обмякнув и бессмысленно осклабившись, Мартен машинально взглянул на часы и тотчас забыл, какое время они показывали. Только когда иссякли все темы, достойные обсуждения, включая спорт и политику, он расплатился и направился к двери.

День кончался, пройдя впустую, но ему не казалось, что он потерял время даром. Ведь он повидал всех, кого встречал ежедневно, и почувствовал себя таким же крепким и нужным, как в те времена, когда под началом у него крутился десяток работников. В этом-то оно и состоит, обыкновенное чудо деревенского житья. В уверенности, что, даже не делая ничего и пользы никому не принося, ты еще кто-то и чего-то стоишь.

Дома Гортензия, как обычно, драила кухню. Эта бешеная страсть к чистоте — такой же была одержима и Аделина — немало забавляла Мартена, усматривавшего в ней отпечаток вечной женственности. Что до него, малая толика пыли его бы нисколько не стеснила. Он тяжело плюхнулся на стул, а сестрица все ярилась, оттирая губкой краны и мойку, установленную в прошлом году по ее просьбе. Не отрываясь от своего занятия, она бросила через плечо:

— Когда тебя не было, звонил Люсьен.

— Да? Что у него новенького? Нашел работу?

— Нет. Сказал, что приедет в ближайшее воскресенье…

— На целый день?

— Навсегда.

Мартена аж передернуло. В мозгу, еще затуманенном парами перно, разом просветлело. Он недоверчиво пробормотал:

— Что значит «навсегда»?

— Просто он не хочет больше жить в Париже, где все места заняты. Обоснуется здесь и поищет в округе.

— Как так можно? Он на заметке в городе. Там его досье.

— Нет ничего легче. Говорит, что справлялся на бирже труда, — все будет, как надо.

— Можно подумать, в провинции больше работы, чем в столице! Скажешь тоже!

— Никогда не знаешь! — возразила Гортензия и улыбнулась. — А по мне, правильно сделает, если вернется сюда. Квартира в городе стоит недешево, он там ничем не занят, только подметки протирает на тамошних тротуарах. Поди, даже не ест досыта. В дому, по крайней мере, будет жить на всем готовом, да и мы всегда рядом, чтобы утешить, если что. Когда дела идут скверно, нужно держаться родни, локоть рядом чувствовать…

Она всегда питала к Люсьену слабость. Эта потерявшая всякую надежду старая дева тратила на племянника весь нерастраченный запас нежности, отпущенный на ее долю. Мартен тоже любил сына. Но ему отнюдь не улыбалось, что тот будет неделями сидеть у него на шее. Как только что-либо грозило поколебать его привычки, он, подобно черепахе, прятал голову под панцирь. Сейчас, однако, приходилось взять себя в руки и уступить. В конечном счете Гортензия права. Раз Люсьен болтается без дела и опоры, место его — у домашнего очага, рядом с отцом и теткой. В двадцать пять одиночество душе не на пользу. В этом возрасте молодые люди уже мнят себя состоявшимися мужчинами, и любой удар сбивает их с ног. Припомнилась старая мечта: строительная фирма «Кретуа, отец и сын». Мартен улыбнулся этому чудесному и нелепому видению невозможного будущего. В глазах защипало. Он вынул платок и высморкался.

— Ладно, решил вернуться, так тому и быть, — пробормотал он себе под нос. — Местечко в доме найдется. Да и комната его наверху свободна…