Читать книгу "Каменный великан - Джеймс Блэйлок"

Церковные колокола пробили шесть, когда он дотащился до своего дома, рассчитывая бесшумно проскользнуть в заднюю дверь и, если посчастливится, сфальсифицировать кражу со взломом съеденного им самим пирога. Задняя дверь оказалась запертой на висячий замок. На передней двери Эскаргот обнаружил записку с предложением убраться прочь и никогда не возвращаться. Ломиться в дом и рвать глотку не имело смысла, ибо жена отправилась к Стоуверу, сведущему и в нравственности, и в законах.

В течение следующей недели Эскаргот днем спал на заброшенной Вдовьей мельнице, а по ночам рыбачил или слонялся по осенним улицам, ведя воображаемые разговоры с женой и постепенно укрепляясь в подозрении, что она никогда не предоставит ему возможности провести хоть один из подобных разговоров в действительности. Все попытки воззвать к ней через закрытые окна оставались безуспешными. Жена отсутствовала дома чаще, чем присутствовала.

Не раз в глухой час ночи, когда туманная мгла окутывала дубы и заросли болиголова, спускавшиеся с предгорий и тянувшиеся по обочинам дороги, а Эскаргот брел куда глаза глядят, засунув руки в карманы, он вдруг слышал постукивание посоха в отдалении – словно кто-то шел навстречу, нащупывая путь в тумане. Казалось, звуки прилетали с дуновением прохладного ветерка. Они всегда замирали вдали, как если бы путник – странное дело! – удалялся от Эскаргота. Никто никогда не проходил мимо него; стук посоха просто вдруг доносился из тумана, а потом постепенно стихал.

Эскаргот говорил себе, что это какой-то ночной дятел долбит дыры в коре деревьев, чтобы спрятать там желуди, но сам себе не слишком верил. Он также не раз слышал тихое хихиканье где-то в тумане. Казалось, кто-то смеялся над ним – крайне неприятное предположение, заставлявшее Эскаргота зорко следить, нет ли поблизости гоблинов, хотя едва ли маленькие человечки решились бы выйти из леса. Однако сохранять бдительность в любом случае не мешало; он уже убедился, что по ночам гоблины поднимаются по долине реки Ориэль гораздо выше, чем хотелось верить большинству жителей городка.

Эскаргота неотступно преследовали мысли о доме, хотя никогда прежде он не придавал значения таким вещам. Дом для него был просто временным пристанищем, одним из множества возможных. У человека должно быть много пристанищ, говорил он себе; тогда, если одно придет в негодность, он всегда сможет перебраться в другое. Сам он не станет слишком привязываться ни к каким стенам, чтобы в безысходной тоске слоняться по тихим ночным улицам, если вдруг родной дом сгорит или рухнет под натиском урагана, или, наконец, если вдруг его, Эскаргота, вышвырнут за дверь из-за съеденного без спроса пирога и кувшина сметаны. Вероятно, с детьми то же самое. Неплохо бы иметь про запас пару детишек. Но у него нет никого, кроме маленькой Энни, верно?

Через неделю таких ночных бдений Эскаргот обнаружил свою одежду, книги и разные безделушки сваленными в кучу на переднем крыльце своего дома – или ее дома, если точнее. Большинство вещей он там и оставил. Именно тогда он начал жалеть себя. Ибо одно дело блуждать по дорогам в туманной ночной мгле, когда вы знаете, что сразу за холмом вас ждет постель с пуховой периной, камин с прошлогодними дубовыми поленьями и любящая семья. Но совсем другое, когда за холмом нет ничего, кроме других холмов.

Возможно, он действительно поступил дурно и необдуманно отягчил свою вину, скрывшись с места преступления. Но все-таки почему, недоумевал Эскаргот, его брак дал трещину? На роль мужа, впрочем, он не особо годился, это точно. К тому времени, когда перед ним встала необходимость исполнять упомянутую роль, он уже был в значительной степени слеплен из дрянного, прокисшего теста. Он слишком любил рыбалку и считал, что человек должен трудиться лишь в случае крайней необходимости. Он всегда умудрялся жить неплохо, не обременяя себя работой, особенно последние два года. Мелкий товарообмен, своевременно произведенный, обычно позволяет сводить концы с концами – можно обменять, например, кальмаровые часы на ботинки, ботинки – на медный калейдоскоп и перочинный нож с костяной ручкой, перочинный нож – на шляпу, шляпу – на куртку, а калейдоскоп давать напрокат за пенни в минуту. Человек всегда может найти себе дело, верно?

Подобные мысли тяготили Эскаргота, но гораздо сильнее тяготили его жену, которая часто говорила, что «он слишком тяжеловесен для легкой работы и слишком легкомыслен для тяжелой». Защитительные доводы Эскаргота – мол, у него творческая натура и призвание скорее к философии, нежели к труду, – звучали фальшиво даже для него самого. У него не было оправданий, вот в чем дело. Но почему человек должен постоянно оправдываться? Почему, скажите на милость, человек должен просить позволения съесть собственный пирог? При мысли о пироге Эскаргот вспомнил, что ночи становятся длиннее и холоднее, и снова погрузился в раскаяние. Он взял обыкновение по утрам болтаться неподалеку от старого дома, стараясь оставаться незамеченным, но в глубине души надеясь, что его заметят и он узрит некое чудо, благодаря которому все уладится.

Но на сей раз он узрел лишь Гилроя Бэстейбла, который с самым деловым видом направлялся в центр, явно довольный собой. Бэстейбл покачал головой. К этому времени уже все жители Твомбли знали о печальной участи Эскаргота, и большинство, сказал Бэстейбл, взяло сторону жены, как это ни прискорбно. Стоувер прочитал целую проповедь в связи со случившимся. Эскаргот получил хороший урок, не правда ли? А история с похищением пирогов…

– Пирога, – поправил Эскаргот.

– Прощу прощения? – дружелюбно переспросил Бэстейбл.

– В деле замешан только один пирог. И о краже вообще не идет речи, верно? В конце концов, человек съел свой собственный пирог с персиками из своего собственного ухоженного сада.

Мэр Бэстейбл бросил взгляд на забитый сорняками сад Эскаргота с чрезмерно разросшимися деревьями. Он поднял брови и пожал плечами, словно давая понять, что судит лишь на основании известных ему фактов.

– Вам не стоило убегать от нее, дружище.

– Я пошел на рыбалку, – сказал Эскаргот, от волнения забыв обо всем, что говорил себе несколько минут назад. – А она выгнала меня из дома, не удостоив даже взглядом на прощание. Два года семейного счастья псу под хвост. Все женщины сумасшедшие, вот что я думаю. Химия, чистая химия! Я…

Бэстейбл положил руку на плечо Эскарготу и покачал головой, продолжая улыбаться искусственной улыбкой.

– Мы понимаем, каково вам, – сказал он, словно это могло премного утешить. – Мы все надеемся, что вы сумеете пережить эту маленькую неприятность.

– Мы! – возопил Эскагорт, сбрасывая с плеча руку друга. – Пережить! Да пропади все пропадом! – И с этими словами он помчался прочь, решительно стиснув зубы.

Он свалит отсюда, вот что он сделает. В мире полно потрясающих мест. Он отправится на побережье, на Очарованные острова. Да зарасти этот Твомбли плесенью! Он мрачно ухмыльнулся. Последняя часть внутреннего монолога ему понравилась. Зарасти плесенью – хорошее выражение, если такое выражение вообще есть. А если нет, значит, будет, решил Эскагорт, замедляя шаг и поворачивая к таверне Стоувера.