Читать книгу "Спать и верить. Блокадный роман - Андрей Тургенев"

Молча дошли до машины, отъехали пару километров и свернули с трассы, схоронились в деревьях.

Ждали долго, полчаса. Постепенно светало; когда в сторону аэродрома пронесся кортеж гигантских автомобилей, они были явно чернее фона.

10

Как Зина Третьяк поднимается в корзине под аэростатом к шпилю Адмиралтейства, приметила Света Чижик, варенькина подруга и одноклассница. Зина шла тремя классами выше и была в школе девушкой знаменитой — юношеская чемпионка С.С.С.Р. Портрет ее не просто красовался в центре стенда «Выпускники-отличники» — Зине посвящалась еще и отдельная постоянная стенд-газета «Покорительница вершин». Там была вклеена статья из «Смены», две перерисованные медали и фотография: Зина Третьяк на вершине, в полупрофиль, смотрит в небо, а над стриженой головой — облака и орел.

В нее были влюблены все мальчишки, даже сильно младшие. Даже Арька прямо при Вареньке сказал однажды, что Зина «роскошная женщина». И явно чужой тон этих слов, и само слово «женщина», непривычное применительно ко вчерашней школьнице, пусть и чемпионке, заставили Вареньку покраснеть, и она несколько дней Арьки чуралась. Ну, насколько его возможно чураться.

— Ты ничего не перепутала, не перепутала? — переспрашивала Варенька Чижика. — Зина Третьяк… она же… Точно это она была, Зина Третьяк?

Чижик, известная правдивостью и внимательностью, обижалась. А не верила Варя потому, что однажды Арька, дежурный по классу, забыл проверить перед географией мел. Пришлось бежать в учительскую во время урока. Вернувшись, Арька улучил момент, повернулся к Вареньке и Чижику и прошептал:

— Там в коридоре Верблюд Зинину фотографию удаляет!

Верблюдом преподавателя истории и партийного активиста Понькина прозвали за большой нос и привычку звучно плевать во все подходящие емкости: в урну под лестницей, в санфаянс в туалете. В остальном историк был человеком аккуратным и даже любил хорошие костюмы.

— Нет-нет, — воскликнула Варенька. — Как же так? Поправляет, наверное!

— Говорю тебе, вытаскивает из рамки! А стенд-газету уже снял, она у него рулоном…

— Арвиль Рыжков, — повысила голос Генриетта Давыдовна. — Мне кажется, вы хотите нам рассказать о месторождениях мела…

А позже Верблюд объявил на комсомольском собрании, что Зина Третьяк оказалась финским шпионом и членом подпольной молодежной организации, которая планировала убить товарища Кирова.

— Это же хорошо, что ты видела Зину! — восклицала теперь Варенька. — Значит, все хорошо, значит, ее реабилитировали! Мы ведь знали, знали, что она не шпионка!

Чижик осторожно пожимала плечами.

Шпиль Адмиралтейства был уже спрятан, и шар на шпиле, и ажурный кораблик был схлобучен в брезент.

Альпинисты переехали на Михайловский замок, и Варя гордилась, какие они ловкие и самоотверженные. Настоящие ленинградцы!

11

«Чучелу из меня сделать», — криво усмехнулся Киров и рубанул кулаком по столику так, что самолет тряхнуло, а шесть истребителей сопровождения обеспокоенно закачали крыльями. Кожаный портфель шлепнулся на пол, высыпались бумаги, порученец охнул и кинулся собирать.

Бумаги повествовали, что уже в июле пять ленинградских заводов выпускали пушки, а 12 — детали для танков, что к началу сентября девяносто с лишним процентов городской промышленности работало на фронт. Ижорский кует броню, обувная фабрика «Скороход» клепает снаряды, «Невгвоздь» — штыки (и с диковинной подачи Ворошилова — пики и сабли!), парфюмерный «Грим» и «Музинструменты» — противопехотные мины.

Бумаги доказывали, что выводить промышленность из города — нерационально глупо. Что это потеря времени и сил, остановка производства, что директор Путиловского обследовал цеха, которые предлагает Челябинск, и вывел, что перемонтировка займет полгода, что производительность труда в осажденном городе не ниже средней по стране, что… И еще 825 «что».

Бумаги, впрочем, были в Кремле во всех заинтересованных кабинетах; Киров, впрочем, наизусть знал, что в бумагах проставлено; бумаги, впрочем, ничего и не решали. Цыфры, факты — пыль.

Фактов во вселенной миллионы и мириады, хорошо знал Киров, и всегда можно найти любой факт — и такой, каким по башке шарахнуть, и такой, каким где надо умаслить.

Бумаги ничего не решали, решал Сталин. Вокруг него лепилось полдюжины свирепых товарищей, которым не нравилось, что Киров, хоть и сидит не в Москве, продолжает считаться вторым человеком партии, а Ленинград — хоть и вторая, но столица со своими правилами и порядками. И Сталину это не нравилось, он чувствовал дыхание Кирова за 500 верст. Теперь так легко было потопить Ленинград вместе с его бесшабашным лидером: достаточно просто не поверить, что город, взятый в два железных кольца, можно спасти.

Не поверить просто: дело несложное.

Киров щелкнул пальцами, на столике образовался стакан коньяку, бутерброд черной икры, Киров махнул стакан, кивнул налить еще.

Откинулся в кресле. Чучела, значит. Киров вдруг расхохотался. Самолет закачало. Киров представил, что это не сам он, а чучела его летит в Москву, и в сопровождении не шесть, а шестьдесят, шестьсот истребителей. А в Кремле его ждет другая чучела, и вот садятся две чучелы, а все вокруг трепещут, прыгают на тонких ножках, или застыли наоборот и ждут, чего чучелы решат.

Киров махнул второй стакан и уснул.

Порученец прибрал столик и доел надкушенный бутерброд.

12

Очередь в булочную случилась небольшая, часа на два, но злая.

«Злей-злей-злей, с каждым днем, с каждым днем», — замечала Варенька.

Еще две недели тому, даже после второго снижения хлебных норм (Вареньке, как служащей, осталось 300 грамм), граждане не буянили, соблюдали вежливость и поддерживали друг друга морально. Верили, что вот-вот и война переломится, немца вычистят поганой метлой сначала от города, а потом совсем, Гитлера поймают за хвост и испепелят, а хлеба станет много, как раньше, как в начале лета. И все забудется, как дурной сон. И вожди говорили по радио, что победа не за горами.

Но время шло, города-села падали, снаряды рвались, погода испортилась, дожди за дождями. Телефонная станция позвонила, что «телефон отключается до конца войны», запретили пользоваться электричеством, пока по графику, но график тут же расширили в сторону уменьшения, ввели нормы на керосин (два с половиной литра в месяц, Варенька не понимала сколько это, но дядя Юра Рыжков заявил, что категорически мало, и научил всех разбавлять керосин соляркой).

Немцы взяли Царское Село и, по слухам, осквернили памятник Пушкину. Варенька и думать боялась, как именно «осквернили». Заранее краснела от возможных про это мыслей.

У всех уже погиб или родственник, или знакомый, или сосед, дожди не кончались, в магазинах остались патефонные пластинки да кружева, и еще нитки, но иголки уже исчезли. Из еды до сих пор держались в продовольственных консервированные банки крабов: их почему-то завезли гору, они были жуть как дорогие и невкусные, но в последние дни сильно поредели и их ряды. Кино и театры пока работали, но, говорят, буфеты в них пустели так же: с каждым днем.