Читать книгу "Офицерский мятеж - Леонид Смирнов"

В угольно-черном небе над головами ярко светились три маленьких желтых серпа — естественные спутники планеты Малайя: Сандакан, Кучинг и Сибу. Кроме зенитных батарей и ретрансляторов тахионной связи, там не было ничего интересного. Звезды в северных широтах загораживало плотное пылевое облако — их могли разглядеть без фотоумножителя или телескопа только самые остроглазые. Чем ближе ты оказывался к южному полюсу, тем проще было смотреть…

В последний вечер и ночь перед расставанием в Марусе Кораблевой пробуждалась неистовая любовь и нежность, которые она словно бы приберегала, копила все предыдущие дни. Копила, чтобы бурно растратить в эти драгоценные часы. Петру было слегка обидно. Он становился ей по-настоящему дорог, лишь когда уходил в космос. Когда мог не вернуться из похода.

Маруся прижалась к Петру, вцепившись в него обеими руками, словно кто-то невидимый пытался ее оторвать. Жаркое тело Маруси обжигало правый бок. И остудить его не мог даже налетающий прохладный ветер. Свежий береговой бриз, как сказали бы морские моряки. Космическим морякам подобные тонкости знать необязательно. Но порой так хочется почувствовать себя не комочком плоти, летящим в хрупкой скорлупе кораблика сквозь пустоту межзвездных ям, а матерым морским волком за штурвалом парусного корабля, гордо рассекающего волны. Ведь как это здорово — плыть по бурному океану, который полон живой воды! Слышать плеск волн за бортом, любоваться их пенными гребнями и багровыми облаками на закате…

— Ты мой любимый. Мой хороший, — шептала Маруся, и Петр забывал обо всем. — Я не могу жить без тебя.

Счастье всякий раз длилось слишком недолго. Факт остается фактом: перед началом похода мысли настоящего командира заняты его кораблем. И каплейт Сухов то и дело ловил себя на вопросах: «А хорошо ли мы отладили маршевые? Ведь на ходовых испытаниях были неполадки. Справится ли механик? Не упустил ли я чего?» Ответ на все эти вопросы один: «Цыц!»

Маруся Кораблева прижималась щекой к плечу — она была высокой женщиной, но все же на полголовы ниже могучего военмора. Петр Сухов крепко держал любимую под грудью. Привяжи военмора стальным тросом к буксиру, дай самый полный вперед — не оторвешь.

У Маруси были слегка завитые темно-каштановые волосы, миндалевидные глаза с пепельным хрусталиком, густые ресницы и брови, маленькие уши без единого следа проколов, прямой нос и тонкие, покрытые телесной помадой губы. Любимая обладала почти идеальной фигурой: у нее было стройное тело с длинными руками и ногами, тонкая шея, точеная грудь с темными сосками, плоский живот и чуть широковатые бедра. А еще Маруся имела бархатную кожу, которую хотелось гладить снова и снова. Настоящая богиня из античного видеоэпика, правда, со средним специальным образованием.

Море плескалось у ног, чужое, крепко посоленное море, которое за пять лет службы на Малайе так и не стало для Петра родным. Красная от микроскопических водорослей вода, которая раздражала его при свете дня, ночью казалась черной — и гораздо более земной. Хорошо еще, от красной воды не пахло креветочным супом. Это убило бы всю прелесть прогулки у моря.

А чем вообще пахло это чужое море? Всегда по-разному. Нынешним вечером — немного тиной, едва-едва — очищенной от кожуры сырой свеклой, а еще мокрым песком. Неправда, что песок не имеет запаха — в зависимости от времени года и времени суток, а также от погоды от него веет то влажной рыбьей чешуей, то разогретыми на сковородке блинами, то вялеными крабами. Свой дух был и у облицованной бурым гранитом набережной. Она дышала на Петра горячим камнем и пряным духом корицы и гвоздики, исходящим от коры и листьев раскидистых псевдоплатанов, которые приходили в себя после дневного пекла.

Маруся Кораблева плохо разбирала запахи. Работа в госпитале у любого отобьет охоту впитывать рассеянные в воздухе ароматы. Хорошо хоть удалось спасти от парикмахерской машинки длинные волосы, которые охотно впитывают самую жуткую вонь. Вон военврачи — они почти все бреются наголо. И не только служащие судебно-медицинских лабораторий, где опознают трупы, выловленные в вакууме или уцелевшие после антипротонных атак. В хирургии и реанимации тоже не майскими розами пахнет.

Маруся боялась не понравиться Петру своими госпитальными запахами и на всякий случай душилась вне всякой меры. Это продолжалось до тех пор, пока военмор не добыл для нее настоящие французские духи, которые были сделаны вручную по технологии ветхозаветного двадцатого века. Теперь ароматный шлейф, который оставляла за собой Маруся, ловил и вел за ней гарнизонных офицеров, как флейта гаммельнского крысолова — стаю крыс.

Влюбленные шли по берегу вдоль гранитного парапета и не смотрели под ноги или по сторонам — только друг на друга. Весь мир для Петра Сухова сейчас сосредоточился в ней, его ненаглядной Марии, но при этом военмор был готов к любым неожиданностям, ведь он всецело отвечал за нее — так же, как на службе отвечал за свой экипаж.

Планета Малайя тем временем жила своей жизнью, не обращая внимания на людей. Из воды высунулась круглая голова на тонкой, длинной шее: малый змеюк высматривал добычу. Петр мгновенно среагировал и загородил Марусю своим телом. Одновременно он нащупал в кармане брюк именной браунинг, с которым не расставался на «суше».

Заметив людей, змеюк с ненавистью зашипел, плюнул в волну и нырнул. Связываться с двуногими строго-настрого запрещал силком записанный на генном уровне рефлекс. Но он, рефлекс, не мог помешать хищному зверю не любить этих назойливых созданий. И не любить очень сильно.

Земляне пришли на чужую планету без спроса. А потом бесцеремонно влезли в самое нутро всех ее хищников и другого опасного зверья. Люди изнасиловали враждебную им природу, изувечили ее и все равно не смогли полюбить — лишь терпели ее, униженную и посрамленную. Но при этом они подспудно ждали от нее любви или, на худой конец, дружбы — самовлюбленные нахалы. Как будто осчастливили ее каждым своим прикосновением, каждой операцией, сделанной без наркоза.

Мыслей, роившихся в круглой голове змеюка, Петр прочитать не мог, но ненависть чувствовал и зла на малайскую живность не держал. Каждый в своем праве… Главное, что люди могли бродить по любому закоулку планеты, не опасаясь, что им откусят ногу или брызнут в глаза ядом.

Хотя погибнуть можно где угодно и когда угодно — никто не отменял здешние болотные топи и бездонные пропасти, камнепады и наводнения, ураганы и извержения вулканов. Да и на бандитский нож можно напороться в любом уголке Галактики.

— Когда вернешься, съездим на Золотые Дюны. Мы там никогда не бывали, а ты ведь обещал, — шептала Маруся Кораблева, прижимаясь к Петру еще сильнее.

Он чувствовал биение ее сердца. Петр Сухов наклонил голову и поцеловал Марусю в висок, в маленькое, нежное ушко и снова в висок с тонкой голубой жилкой.

— Непременно съездим, деточка. И на Землю наконец слетаем. Я же говорил, что покажу тебе Москву и Париж.

Они целовались. Мимо проехала полицейская машина — черно-белый глайдер беззвучно плыл над пластфальтом, едва не чиркая днищем по дороге. Глайдер дружелюбно мигнул габаритными огнями и скрылся за темными купами деревьев.