Читать книгу "Лилея - Елена Чудинова"

Никаких следов строительства, о коем писала маменька, не было в нем.

Ни расширенных створок, ни известки, ни теса. Нелли бежала, распахивая двери. Родительская спальня зияла ременною основой рамы, с которой отчего-то снята была постеля. Промозглый ветер задувал внутрь, хлопая широко распахнутыми фортками. Ладонь прикоснулась к холодным изразцам печи.

«Барыня приказала, барыня, — лепетал кто-то, кого она, кажется, трясла за ворот, непонятно даже кто, женщина или мужчина. — Барыня не велела…»

Словно через мгновение Нелли стояла уже за церковью, перед двумя свежими холмиками. Первый снег едва припорошил комья сухой земли.

С инфлюэнцей слегли также две домашние девушки и кухонный мальчишка, но тех удалось выходить. Теперь Елена вспоминала, что бумага благоухающего письма как-то странно коробилась. Оттого и писано было грифелем, чтоб буквы не поплыли, когда Елизавета Федоровна вылила на свое посланье добрых полфлакона уксуса.

Маменька боялась заразы. Оттого и Карпушке велено было мчаться назад, не дожидаясь ответа.

Нелли засмеялась — но как же затейливая ложь? Никогда маменька не была на оную горазда. Даже безобидный светский обман приводил ее в замешательство. Между тем, единственная, похоже, правда в письме, сводилась к тому, что маленькой Роман отослан под крылышко попадьи, верно едва в доме стали явны первые зловещие признаки хвори. Как же она сумела все сие измыслить? Подумать только, угловую на две горницы, да сор, да опилки. Как тут можно не поверить?

Ноги сделались ровно тряпичные. Нелли сперва опустилась на колени, а затем упала в снег между двумя могилами.

Иногда из темноты появлялось лицо Параши, а следом к губам приникала чашка с горячим питьем. От питья делалось покойней, и переставало казаться, что отовсюду струится тревожный запах ароматического уксуса. Откуда-то Нелли знала, что Филипп все время рядом — днем и ночью, хотя ночь и день для нее смешались.

«Они вить не благословили меня, Филипп, не благословили перед смертью!» — Была ночь, но Нелли не лежала в постели: Филипп носил ее по комнате на руках, словно она была ребенком, а он — укачивающей дитя нянькою.

«Десятки благословений посылали они тебе на смертном одре, но будь ты рядом, телесные страдания родителей твоих умножила бы сердечная тревога».

«Роман? Где Роман?» — теперь были солнечные лучи в белом шелке портьер, и Параша спала в креслах, уронив на руку голову.

«Ему незачем видеть тебя больною, Нелли, — с мягкою непреклонностью возражал Филипп. — Он не видал родителей больными, но знает вить, что они умерли».

Платона же иногда клали ей на постелю, и от копошения в подушках и бессмысленного лепета делалось не меньше покойно, чем от зелий Параши.

Оправляясь от нервной горячки, Нелли примечала, что Филипп вновь стал собою прежним — веселым и ровным, каким был всегда, покуда не обрушились страшные вести из Франции. Не поддался он отчаянью даже зимою, когда народ втащил на гильотину самого короля, и помазанная мирром голова пала в плетеную корзину под рев толпы.

«Вот галльская кровь и возобладала над франкской, — только и произнес он, отирая тылом ладони побелевшее чело. — Франция не подымется никогда. Неспроста отец пожелал увидеть моею новою родиной ту страну, где никогда не вспенится грязная пена».

«Но вить у нас был Пугач, ты помнишь, меня могли убить маленькою, — возразила Нелли. — Только за то, что я была дворянским дитятею. Убили б и Государыню, кабы до нее добрались».

«Так в том и дело, что не добралися, Нелли, — убежденно ответил муж. — Бунты народные — обыкновенное дело, порожденное несправедливостью миростроя. Но справедливости на земле быть не может, хоть каждому из нас и долженствует к ней стремиться в своих делах. Но бунты захлебываются сами в себе там, где в людях нету внутреннего борения крови».

«Но тартары… Разве они не подмешали дурной крови нам?» — Елена спорила лишь затем, чтоб отогнать мучительное видение: венценосца, для чьей шеи нарочно была подобрана не в пору позорная деревянная колодка. Санкюлоты похвалялись безболезненностью своей адской машины. Однако ж король Людовик умирал, теша толпу своими муками.

«Русская кровь все переборет Нелли, в том нету сомнений. Лишь те могут повредить ей, кто сам не захотел влиться в великую реку. Ну да то едва ль произойдет».

Тяжелые, тяжелые годы. Но из любого пожарища прорастает трава. Теперь все станет хорошо, подумала Нелли, пускаясь через рощицу, окутанную зеленым туманом свежей листвы, напрямик. Слишком уж несправедливо, что лучшие годы их были так мрачны. Вырастет Роман, и вновь оживет покинутый за ненадобностью дом в Сабурове. Забитые досками окна заиграют вымытыми стеклами, вылезет из серого холста чехлов мебель, засверкают бронза и серебро. Пусть то станется еще не скоро, но щасливы вновь они с Филиппом сделаются скорей. А Франция… что ж, она вить далеко, и Филипп никогда не воротится на старую родину.

Грудь Пандоры раздвинула кленовые ветви. Вот и лужайка. А Роман легонек на помине.

Осьмилетний мальчик, сидючи на корточках над родником, ладил водяную мельничку.

— Лена, ты пожарище глядела? — окликнул он, не отрываясь от дела. Белые струганные лопасти разбрасывали хрустальные брызги. Кружевной ворот сорочки походил на мокрую тряпку. — Я говорил, пустое! Я вить сразу все обежал, после пожара.

— Кто ж тебя пускал? — спросила с седла Нелли. Без толку и спрашивать, как без толку сердиться на глупейшее прозванье. Если шурина Роман еще называл дядею Филиппом, не столько из почтенья к различию в летах, сколько восхищаяся фехтовальным мастерством, то сестра была у него Леной. Сперва Леней, в младенческую пору. Недостатки речи ушли, но нрав лучше не сделался. Надо ж измыслить такую несуразицу — не Алёна и не Нелли, но Лена!

Роман Сабуров с первого взгляду повергал взрослых в умиление, однако ж более пристальный второй взгляд сие чувство развеивал. Чертами лица, куда правильней сестриных, яркими синими глазами, а всего прежде золотыми длинными локонами, он напоминал ангела с живописной картины. Чего только ни делала с волосами в отрочестве Нелли, чтоб те хоть немного вились! Волоса же Романа ниспадали на плечи, играя при каждом движении солнечными зайчиками, затаившимися в их прихотливых изгибах.

Но слишком широки для ангела обещали быть прямые плечи, слишком дерзко глядели синие глаза, слишком много своеволия таил маленький подбородок. Ступня в два с половиною вершка, уже такая ж, как у самое Нелли, сулила высокий рост.

— Ось крива, вот чего, — Роман уже забыл о выгоревшей земле. Кроме воротника мокры казались полы сюртучка, а коленки панталон были вдобавок измазаны черной тиной. Нет, так не испачкаешься на усыпанном незабудками чистом ручейке.

— Ты не бегал на гать?

— Сказал же, что не побегу. — Роман нахмурился, как бы невзначай наступив ногою на черную камышину.

Заболоченная и полусгнившая дорога через болото, единственное, что осталось с тех времен, когда усадьба звалась Подовое, чинила Нелли немало беспокойства. Право, надо поторопить Филиппа все засыпать! Все ж, хоть и шутит муж, что не уберешь всего режущего, колющего, глубокого и топкого со всей округи, а слишком Роман сорванец, чтоб оставлять под боком болото.