Читать книгу "1937. Русские на Луне - Александр Марков"

Шешель долго преследовал немецкий аэроплан, сбил его и стал возвращаться на базу, когда у него сломался двигатель. До Рюгхольда было дальше, чем до большой земли. Ему не пришлось выбирать — куда лететь. Но он знал, что до базы ему не дотянуть.

Ему повезло. Он опять сумел перехитрить смерть, а ведь она почти заманила его в ловушку.

Каюта — это слишком громкое название для того помещения, в котором они оказались, зажатые со всех сторон стальными пластинами. Здесь было так же тесно, как в гробу.

Со стен начинала облупливаться краска, сползая, как старая кожа со змеи, но новой под ней не было, а только металл с проплешинами ржавчины. Местами краска вздулась как после ожога.

— Садитесь, — Крамцов показал на аккуратно застеленную койку. Ее едва втиснули в каюту. На ней и не вытянешься в полный рост.

«Такое все маленькое здесь, будто рассчитывали, что на катере плавать будут одни карлики. Тяжело приходится тем, у кого нормальный рост», — посмотрев на капитан-лейтенанта, подумал Шешель.

— Все промокнет.

— Ничего. Высохнет.

Здесь можно было спрятаться от ветра, дождя и брызг, но, чтобы согреться, нужно идти в машинное отделение, где истекали потом от жары в душной промасленной атмосфере мотористы, вдыхая угольную пыльцу. Натолкнись катер на мину, им не спастись. Они не успеют понять, что произошло.

Крамцов открыл дверку небольшой тумбочки, вытащил бутылку водки и стакан, налил его почти доверху.

— Лекарство.

Шешель взял стакан. Рука его чуть дрожала. Он быстро, пока не расплескал содержимое стакана, поднес его к губам, выпил двумя глотками. В желудке разгорелся костер. Тепло от него стало растекаться по всему телу.

— Теперь есть надежда, что вы не простудитесь.

В дверь постучали.

— Да? — сказал Крамцов.

Это матрос принес комок одежды. Крамцов взял его, поблагодарив, протянул пилоту. Там были белые холщовые брюки с синей полоской вдоль боков, белый китель, полосатая майка, носки.

— Спасибо, — сказал пилот, развязывая шарф.

— Переодевайтесь. Вы хотите есть?

— Нет.

— Я скоро вернусь.

Одежда была сшита из грубой ткани, немногим мягче наждачной бумаги. Но она хорошо согревала.

Дрожь прошла. Каюта перед глазами ходила из стороны в сторону. К горлу стала подступать тошнота. От качки, что ли?

Шешель вдруг ощутил себя путешественником, который возвращается домой после долгого путешествия.

Война заканчивалась.

Мы победили!

Центральные государства — разбиты. Почти разбиты. Никто не сможет остановить нас, никто не сможет диктовать нам условий, кроме… союзников.

Что-то глухо ухнуло. Совсем близко. Стены завибрировали.

«Глубинные бомбы», — догадался Шешель.

Это продолжалось недолго. Трюмы опустели. Они не были бездонными, как могло показаться это экипажу немецкой подводной лодки, лежащей на дне в ожидании, когда же русские уйдут.

В каюту вернулся Крамцов.

— Как самочувствие?

— Лучше не бывает.

— Это вы хватили. Мы возвращаемся на базу. Надо запасы глубинных бомб пополнить. На берегу вас будут ждать. Я сообщил по рации. Из эскадры за вами пришлют авто.

— Спасибо.

Капитан-лейтенант вернулся обратно в море, когда уже спустилась ночь. Границу между водой и небесами обозначали серебристые отблески Луны, которые, отражаясь на волнах, мерцали будто чешуя рыб. Они плескались на волнах и не знали покоя. Их еще не оглушили глубинными бомбами. Недолго осталось ждать.

Ночь — хорошее время для ловли.

Но Крамцов вытряхнул в море почти все свои запасы, прежде чем добился-таки, чтобы среди оглушенных рыб появилось еще и маслянистое пятно от потопленной подводной лодки.

1

Александр Шешель сидел в углу кондитерской лицом к входной двери. За те несколько минут, что он был здесь, она открылась лишь однажды, выпуская на улицу тучного посетителя, весь внешний вид которого выдавал любителя сладостей.

Поковыряв серебряной ложечкой пирожное, Шешель обвалил его вершину, ловко подцепил клубнику, обсыпанную сахарной пудрой, вместе с легкой, воздушной кремовой начинкой, поднес ко рту, слизнул все это божественное произведение местного кондитера с ложечки и принялся медленно пережевывать, смотря вслед все еще видневшемуся за стеклом тучному сладкоежке. Тот, надев котелок, двинулся размеренной походкой, размахивая в такт с шагами длинной тростью с костяным набалдашником. Если Шешель будет давать волю своим желаниям, то когда-нибудь превратится в такого же обрюзгшего завсегдатая кондитерских, растечься которому студнем по стулу мешает лишь одежда, сшитая из очень прочной ткани. Но и она трещит, когда он садится. В кабине аэроплана тогда не уместишься.

А, будь что будет. Он слишком долго ходил по лезвию ножа, да так и не свалился с него в объятия смерти. Что же теперь бояться потолстеть? Разве это горе?

Он слизнул крем с губ, запил кофе, а когда, оторвав чашечку ото рта, поставил ее на блюдце, она зазвенела, как колокольчик. Дзин-дзинь. Ки-тай. Как далеко. Как приятно. И на вкус и на звук. Он ударил по блюдечку ложечкой, но звук на этот раз получился не столь музыкальный, а глухой, барабанные перепонки совсем не ласкающий. По бокам чашечки тянулись какие-то иероглифы. Может, ее привезли из Циндао, отошедшего к Российской империи после подписания мирного соглашения между Антантой и центральными государствами? Но, чтобы проверить эту догадку, пришлось бы переворачивать чашечку донышком вниз или высоко поднимать ее, чтобы посмотреть, какая на ней маркировка. Так можно и кофе на себя пролить. Он горячий. Если на лицо попадет или хоть на руки — обваришься, кожа покраснеет, будто ее долго мучили под солнечными лучами.

Все его пожитки умещались в небольшом кожаном саквояже. Шешель поставил его возле ног, но часто задевал и невольно все дальше и дальше задвигал под стол. Когда время уходить придет, достать его будет трудновато, придется нагибаться, под стол лезть и шарить там, будто монетку обронил и все никак не можешь ее нащупать.

Шешель забился в уголок, чтобы никто не видел, как он расправляется с чудесным произведением местного кондитера. Откусывая по маленькому кусочку, он точно разрушал красивую маленькую статуэтку. Позор. Варвар, ничего не понимающий в прекрасном.

В кондитерской, помимо него, осталось всего два человека — парочка влюбленных, которые так были заняты собой, что им и дела не было до остального мира, и начни он сейчас рушиться, они, пожалуй, и не заметили бы этого, продолжая сжимать друг другу руки и смотреть в глаза.

Молодой человек в мышиного цвета форме железнодорожного университета, с неприметным лицом, которое забываешь сразу же, как только от него отвернешься, а, повернувшись обратно и увидев его вновь, уже и не помнишь — встречал ли его прежде. Для шпиона — незаменимая черта.