Читать книгу "Кулинарная книга - Ринат Валиуллин"

— Надо кашлять скромнее, Альберт, — снова засмеялась Белла, и ее грудь еще больше обнажилась, увидел я в прозрачное отражение окна.

В этот момент сосед раскашлялся не на шутку.

— Что теперь? — застыл с ложкой в руке Альберт.

— Он прокашлялся, что вчера переспал с моей женой и ему понравилось, — развернулся я к парочке, облокотившись на подоконник.

— И вы так спокойно об этом говорите? — опешила Белла.

— Я уже привык, — снова я качался на волнах ее синих зрачков.

— Черт, ну и семейка! Мама мне говорила, что вы со странностями, но я не предполагал, что… — начал рисовать что-то невнятное ложкой на скатерти Альберт, так и не закончив фразу. Будто он решил ее дописать.

— Некоторые отношения строятся на скандалах, некоторые разрушаются от идиллии. У вас какой вариант? — выкинуло меня очередной волной на берег ее декольте.

Супруги взглянули друг на друга недоверчиво, как будто им только что по громкой связи озвучили то, о чем они подумали.

— Даже не знаю, но с соседями мы точно не спим, — выронил из рук ложку Альберт.

— Зато слишком много кашляете, — рассмеялся я, а вслед за мной и Белла. Последним был Альберт. До него доходило медленно: он сидел дальше всех.

— То, что хозяин встал, не значит ли, что гостям пора уходить? — поправила блузку Белла.

— Не значит, хотя мне уже скоро на работу. Но у вас же есть ключи? — оторвался я от «окна», которое только что прикрыла Белла. Она поставила на стол пустую чашку, словно точку в моем непристойном предложении.

— Да, мы закроем сами, нам Фортуна все объяснила. — Альберт сооружал себе еще один бутерброд. Чем больше нравится женщина, тем сильнее неприязнь к ее спутнику. Желание отобрать, присвоить, хотя бы на время, велико, и надо уметь его гасить. Я умел.

— Ну, тогда я пойду, привет сокамерникам и всем тем, кто в пробирках, — оставил без внимания, без прощального взгляда замужнюю женщину, чтобы показаться как можно более независимым.

Персиковый джем

Голая жена сидела на кухне с сочным персиком в руке, сок стекал по ее багровым губам, по длинной шее, к высокой груди, пощипывая весной на сосках, а сытость не приходила. На полу валялись большие косточки. Другой рукой Фортуна брала их, шершавые и скользкие, они все время норовили ускользнуть. Она нажимала, те вылетали из пальцев, снарядами пытаясь пробить пуленепробиваемое стекло одиночества.

— Что ты творишь, Фортуна? — опешил я от такой панорамы.

— Плевать. Просто захотелось плевать косточками. Иногда так хочется делать что-нибудь нелогичное, нелепое, чтобы выбраться из дома, из дома быта. Есть шанс, что кто-то вспомнит о твоем существовании.

— Я же тебя люблю, — подошел и обнял ее голову, волосы пахли фруктами. Поцеловал их.

— Мне твоя любовь даром не нужна.

— А за деньги?

— Я подумаю, но прежде ответь мне. Почему ты так часто говоришь «я тебя люблю»?

— Потому что мне больше нечего сказать.

Вот не хочешь, а целуешь, не любишь сейчас, в данную минуту, а признаешься в любви, и никакой совести не просыпается. Просто говоришь то, что человек хочет от тебя услышать, или тебе кажется, что он хочет это услышать. Возможно, и она меня не любит, но тоже целует. Жизнь проходит, пока мы целуем не тех, — в задумчивости откусил я сладкий персик, глубоко войдя в его плоть, откуда на меня, из самого сердца, изогнулся бледно-белый червяк. «Действительно, — подумал я, глядя на него, — может, то, что мы называем любовью, — есть ее отсутствие, ее след».

Скоро в руке у меня осталась только косточка, рельефная и волосатая, я нажал на курок, пуля попала коту в голову. «Контрольный», — подумал про себя. Он зверски мяукнул и убежал.

— Макс, не будь идиотом.

— А кем я еще могу быть рядом с такой красотой, — обнял я жену.

— Ты же его без мозгов оставишь, — с укоризной прожевала жена. Освободилась из моих объятий и вышла из кухни.

— Чувствуешь во мне великого охотника? Точно в яблочко, — перезарядил я ружье и стрельнул Фортуне вслед.

— Оставить без мозгов того, кого не хочешь, как это по-мужски, — ответила она из прихожей. — А что это ты притащил?

— Это гитара, давно хотел научиться играть.

— Сначала фотоаппарат, потом клавиши, теперь вот гитара — все это нереализованные в детстве творческие порывы, которые мужчина пытается осуществить на скорую руку. Они же, как и все, требуют времени, внимания. Ты все еще считаешь, что и гитару, и женщину можно приручить за несколько дней?

— Нет, на тебя ушли годы. Потерпи еще чуть-чуть и счастье нам обеспечено.

— Я столько не вынесу.

— Я тебе помогу, если его будет много.

— Чем ты мне сможешь помочь? Своей музыкой?

— Меня тянет к искусству.

— Да не к искусству, а к искусственному. Игрушек тебе не хватило в детстве, — громко разливался ее журчащий голос по коридору.

— К сожалению, классики уже вычерпали всю возможную гармонию из семи нот. Какой металл после Баха, какая психоделика после Моцарта, какой панк-рок после Грига? Сплошные ремиксы. В этом отношении писателям повезло больше, так как язык постоянно изворачивается, плюется, формируется, переводит, облизывает, сосет, цепляет, меняется, как климат, устанавливая погоду или дома, или на службе… или непогоду, — споткнувшись о паузу, задумчиво произнес я и добавил:

— В отличие от музыки, которую можно просто слушать, язык заставляет нас общаться, всех до единого. И чем больше ты знаешь языков, тем легче найти собеседника.

— Разве важно, на каком языке мы будем общаться, на английском, на китайском, на языке любви, секса. Посредством подарков, жестов или битой посуды… На языке взглядов, ласки, грубости… Главное, чтобы для нас обоих этот язык был родным.

— После твоего, для меня, все языки иностранные.

— Вот и напиши об этом.

— Ты предлагаешь мне литературой заняться? Я думал когда-нибудь стать писателем, — начал собирать косточки с пола.

— Нет, тебе не надо, просто рассуждаю. Чем больше хочешь стать кем-то, тем труднее оставаться собой, — отвечала мне жена уже из глубины спальни.

— А что, написать о себе роман или повесть.

— Думаешь, это будет кому-то интересно, кроме меня?

— Я согласен писать для тебя.

— Это разрушит мои мечты.

— Какие мечты?

— Оставаться неписаной красотой. Если серьезно, то многое из того, что мы создаем, уже есть, а то, что пытаемся разрушить, — не существует вовсе.

— Ну, а как же смысл жизни? Если он существует.

— Смысл есть только в том, что завтра нас может не быть.