Читать книгу "Подземная Москва - Глеб Алексеев"

Впрочем, если газеты менее трех раз в день упоминали его имя,- Главич плевал в стакан кофе. Кончено! Аппетит был испорчен! Но если бы дело ограничивалось только испорченным аппетитом… В тот же день летели телеграммы в Лондон, и фрахт шести пароходов, отходивших из Кардифа, начинал колебаться так, словно пароходы трепало где-нибудь у Азорских островов мертвой зыбью; на чилийских фабриках начиналась очередная паника по случаю снижения заработной платы, и невзыскательные краснокожие, одев мокасины, клялись, что они объявят наконец забастовку, а по Далмации поднималась цена на соль: нередко кроме банков у "золотых ослов" есть тяга к предметам первой необходимости.

В тот день в социалистической газете Фредерико Главич был обрисован во всей красоте: с такими изумительными ушами, каких сроду не бывало даже у самого возмутительного осла. Под ослом же была малоостроумная подпись:

Золотой осел, но не Апулея.

Фредерико пил утренний кофе в беседке среди одуряющего запаха левкоев. Над беседкой – лев выразительно держал в серебряной лапе землю. Кресло, в котором он сидел, блестело золотом. На лбу блондинки Кэтт в то памятное утро покоился большой синецветный бриллиант: миллиардер находил, что его любовница может позволить себе роскошь менять цвета бриллиантов каждый день.

Главич плюнул в кофе и отодвинул стакан.

Тогда Кэтт сказала:

– Вы должны наконец решиться на предложение этого негодяя. Это будет вам стоить миллиона два, но тогда вы поедете в Рим и вас примет папа. Тогда, я смею это думать, ваше имя войдет в историю культурного человечества… И, наконец, кто знает, где спрятаны эти самые богатства? Может быть, они как раз там и спрятаны?

У Кэтт была восхитительная улыбка. Два года назад эта улыбка сводила с ума одинокого миллиардера, плевавшего в кофе в Спалато. Но в эти два года выяснилось, что одними плевками не завоюешь славы даже Герострата.

– Хорошо, Кэтт,-уныло сказал миллиардер.-Я люблю негодяев потому, что они интереснее честных людей. Вероятно, я был слишком честен, чтобы представлять какой-нибудь интерес для человечества. Пусть он придет сегодня в три часа…

"Негодяем" назывался человек, пришедший в Рагузу пешком из Константинополя. Когда этот человек был в Московском университете, он "не стеснялся расстоянием насчет латыни" за полтинник в час, в 1914 году разгуливал в новеньких погонах прапорщика и пил "за скорое взятие Берлина" в калужском трактире за Чертовым Логом. Но в революции оказалось, что не все элементы страны нужны освобожденному народу и меньше всего погоны прапорщика и латынь. Тогда, "не стесняясь расстоянием", он отправился к Каледину, на Дон, переболел тремя тифами, торговал шнурками для ботинок в Галате, но потом догадался, что жизнь – веселая штука даже за границей, так как везде на свете есть свои дураки. Он даже сделался профессором русской литературы в Софийском университете, не без успеха прочел лекцию о Пушкине в Нише и в Скопле, в Загребе организовал общество русско-славянской дружбы, касса которого так и не отыскалась до сих пор, в Люблянах-бандажную мастерскую и только в Сараеве, где упорно не везло, занялся изготовлением русской простокваши. В Рагузе ему довелось уверить посиневшего от скуки миллиардера в том, что в Москве под землей спрятаны огромные богатства и их можно достать, стоит только взять концессию на проведение московского метрополитена и начать копать землю. Он соглашался поехать лично с паспортом швейцарского подданного.

– Помимо богатств,- говорил он,- мы обязательно найдем грамоту Константина Великого о привилегиях папскому престолу перед православными патриархами… Вы повезете ее в Рим, и папа поцелует вас в затылок… Всякий человек стремится увековечить свое имя, хотя бы простейшим способом продолжения потомства… Но этот способ известен каждому рыбаку… Этого ли жаждет ваша просвещенная, уставшая от человеческих удовольствий душа?

У "негодяя" было открытое славянское лицо, чистые, как зубной порошок, зубы и некоторый навык в обращении с "дураками". Все это, вместе с природной сметкой русского человека, оказалось неплохим средством к существованию за границей.

В три часа миллиардер задумчиво смотрел на серебряную лапу льва и думал, что ухваченная им земля пока что не более как обманувшая мечта. Все миллиардеры отличаются странностями: Карнеджи собирал коллекцию пуговиц и подтяжек, Клемансо охотился на тигров, король автомобилей Форд усыновил попугая, а Вандерлип добивался концессий в России. Все это, конечно, странности, но, если вдуматься, пожалуй, только они и удержат имена миллиардеров в истории. И разве не возмутительная ирония судьбы: быть миллиардером, а умереть от простого чирья на шее?

– Хорошо,- кисло сказал миллиардер,- я согласен наконец на ваше предложение. Дайте телеграмму моему берлинскому представительству, чтобы тотчас же вошли с предложением концессии в Москву. В этой вилле вам отведут комнату. Вы мне прочтете несколько популярных лекций по русской истории и отныне будете присутствовать при моем завтраке. Это все, что я вам могу сегодня сказать…

"Негодяй" снял шляпу и откланялся.

Во всей этой истории не было бы ничего замечательного, особенно для страны, в которой давно вывелись миллиардеры и даже старики с флюсами не помнят об их причудах, если бы каприз далматинского "золотого осла" не положил начала занимательной истории, которую я и собираюсь рассказать.

Глава четвертая

МИЛЛИАРДЕР ФРЕДЕРИКО ГЛАВИЧ ДЕЙСТВУЕТ

Миллиардер Фредерико Главич "нажал кнопку" в тот же день. Пароходы в Кардифе получили радио о повышении фрахта на три с половиной процента. И если бы не фирма "Кук и сын", обслуживавшая корабли крупного каботажа, пароходы остались бы без грузов. Но фирма нашла эти проценты в заработной плате грузчиков, и цифра фрахта осталась прежней.

Далматинские банки предъявили требование об уплате ссуд в срок без всяких проволочек. Счастливые виноградари продали по этому случаю урожай на корню, а двадцать три усадьбы, под самой Рагузой, пришлось ликвидировать с молотка. Я мог бы еще рассказать, что в Триест по тем же причинам не зашло ни одного парохода и полсотни безработных матросов спились в портовых кабачках, что в Черногории за фунт соли платили фунт сахару, что в Загребе лопнуло отделение хорватского банка, отчего пострадала не одна хорватская деревня, что в Мюнхене прикрылась фабрика искусственного алюминия, которой отказали в очередном кредите, а чилийские краснокожие наконец забастовали и были поголовно возвращены в первобытное состояние,- но это не имело особенного значения. Фредерико Главич действовал, словно полководец, стягивавший резервы для нового решительного наступления.

Всего на пятый день затеи в Дейтше банк поступили аккредитивы из Чили, из Рагузы, из Нью-Йорка, из Загреба, а в русское посольство на Унтен дер Линден явились два инженера в полосатых брюках раз-гозаривать о концессиях на московский метрополитен. Они посулили золотую гору, а себе хотели только мышь. Они так уморительно выговаривали слово "Замос-с-с-кворечье", что посол телеграфом снесся с Москвой.

В тот же день в гостинице "Адлон", в которой обыкновенно останавливаются короли, миллиардеры и международные прохвосты, готовили три номера. Их застилали новыми коврами, мебель перетянули шелком цветов флага хорватского королевства, а над дверями спешно укрепляли знакомую эмблему: льва, держащего землю в серебряной лапе. Кроме того, миллиардер потребовал, чтобы в вестибюле повесили гамак, в котором он собирался принимать утренних посетителей.