Читать книгу "Полет сокола - Дафна дю Морье"

– Мистер Фаббио… кто-то должен что-нибудь сделать. Там за углом на церковной паперти скорчилась старая женщина. Она очень больна.

Я с трудом сдержался. Римские церкви служат прибежищем для всех нищих, бродяг и пьяниц, которым придет охота развалиться на паперти, пока их не заберет полиция.

– Не волнуйтесь. В этом нет ничего необычного. Полиция о ней позаботится. А теперь, прошу вас, поспешите. Автобус ждет.

– Но это возмутительно. У нас в Англии…

Я твердо взял обеих женщин под руки и подвел к автобусу.

– Вы не Англии, а в Риме. В городе императоров ослам, котам, детям и престарелым воздается по заслугам. Старухе повезло, что в наше время львам не скармливают всякие отбросы.

Учительницы все еще задыхались от негодования, когда автобус, свернув налево, проезжал мимо той самой церкви, где лежала женщина.

– Смотрите, мистер Фаббио! Смотрите!

Я покорно подтолкнул локтем водителя. Он понял и, чтобы мне было лучше видно, снизил скорость. Туристы, сидевшие справа, прильнули к окнам. Уличный фонарь рельефно освещал женскую фигуру. У меня, как и у каждого человека, бывают минуты, когда в памяти что-то включается, и я испытываю ощущение, которое французы называют deja vu. Где-то, как-то, одному Богу известно когда, я уже видел эту склоненную позу, это бесформенное одеяние, эти скрещенные на коленях руки, голову, покрытую тяжелой шалью. Но не в Риме.

Мое видение было не отсюда. Воспоминание детства, затуманенное прошедшими годами.

Когда автобус рванулся дальше, навстречу залитой светом прожекторов мечте каждого туриста, один из влюбленных на заднем ряду достал губную гармошку и заиграл – песню, давно приевшуюся мне и водителю, но очень популярную среди варваров и говяжьих туш.

Чуть позже полуночи мы вернулись к отелю "Сплендидо". Моя группа в пятьдесят голов, зевающая, потягивающаяся и, смею надеяться, довольная, по одному вышла из автобуса и прошла во вращающиеся двери отеля. К этому времени они уже были столь же индивидуальны, как автомобили массового производства, только что сошедшие с конвейера.

Я умирал от усталости и хотел лишь одного: поскорее оказаться в постели. Инструкции на завтра, последние наставления, благодарности, пожелания доброй ночи и конец. Забытье на семь часов. Групповод может исчезнуть. Когда дверь лифта закрылась за, как мне показалось, последним из них, я вздохнул и закурил сигарету. Это было лучшее мгновение дня. Но из-за колонны, где он, должно быть, прятался, выступил одинокий варвар средних лет. Он покачивал бедрами, как делают все они при ходьбе, бессознательно отождествляя себя со своими цветными собратьями.

– Как насчет того, чтобы пропустить стаканчик в моем номере? – спросил он.

– Извините, – ответил я, – но это против правил.

– К черту правила, – заявил он. – Сейчас нерабочее время.

Он вразвалку подошел и, бросив взгляд через плечо, сунул мне в руку бумажку.

Я повернулся и вышел на улицу. Такое уже случалось, случится и еще. Мой отпор и вызванная им враждебность со стороны варвара станут фактором, с которым придется считаться на протяжении всего путешествия. Надо терпеть.

Учтивость, которой я был обязан своим работодателям в Генуе, не допускала жалоб. Но "Саншайн Турз" платила мне не за то, чтобы я утолял похоть или одиночество клиентов.

Я дошел до конца квартала и на минуту остановился, впивая холодный воздух. Мимо проехали две или три машины и скрылись. С виа Венето за моей спиной доносился приглушенный шум невидимого транспорта. Я посмотрел в сторону церкви – на паперти по-прежнему лежала одинокая фигура.

Я бросил взгляд на бумажку, которую все еще держал в руке. Это была купюра в десять тысяч лир. Намек, подумал я, на будущие милости. Я перешел улицу и наклонился над спящей женщиной. От нее пахло винным перегаром, изношенной одеждой. Я нащупал спрятанную под шалями руку и вложил в нее деньги. Вдруг женщина пошевелилась. Подняла голову. У нее были орлиные черты лица, некогда большие глаза глубоко ввалились, пряди выбившихся из-под шали волос рассыпались по плечам. Наверное, она приехала издалека: при ней были две корзины с вином, хлебом и еще одной шалью. И вновь меня охватило ощущение близости прошлого, чувство, которое невозможно объяснить. Ее рука, теплая, несмотря на холодный воздух, задержалась на моей в бессознательном порыве благодарности. Ее губы шевельнулись.

Я отвернулся и, кажется, побежал. Назад, в отель "Сплендидо". Если она и позвала меня, – а я мог поклясться, что позвала, – я не слышал, не хотел слышать. У нее есть десять тысяч лир, утром она найдет кров и пищу. У нее нет со мной ничего общего, а у меня с ней. Задрапированная фигура, склоненная, словно в погребальной молитве, – порождение моего воображения и не имеет никакого отношения к пьяной крестьянке. Во что бы то ни стало я должен заснуть. Должен быть бодрым к утру, к посещению собора Св. Петра, Замка Св. Ангела…

У групповода, у возничего нет времени. Нет времени.

Глава 2

Я проснулся словно от толчка. Кто-то назвал меня Бео? Я включил свет, встал с кровати, выпил стакан воды и посмотрел на часы. Два часа ночи. Я снова упал на кровать, но сон не шел ко мне. Голая, безликая спальня отеля, моя одежда, брошенная на стул, расчетная книга и план маршрута на столе были частью моего повседневного существования и принадлежали миру совсем другому, а не тому, в который меня неосторожно завлекло мое погруженное в сон сознание. Бео… Благословенный. Детское имя, которое мои родители и Марта дали мне, скорее всего, потому, что я был последним ребенком, последним прибавлением в семейном кругу: между мной и моим старшим братом Альдо разница в восемь лет.

Бео… Бео… Этот возглас все еще звучал у меня в ушах, и я не мог избавиться от страха, от чувства непонятной угнетенности. Во сне я был уже не групповодом, а странником во времени: рука об руку с Альдо стоял я в боковом приделе церкви Сан Чиприано в Руффано, не сводя глаз с алтарного образа. На картине было изображено воскресение Лазаря. Из зияющей могилы вставала фигура мертвеца, запеленутая в страшный саван – вся, за исключением лица, с которого бинты спали, открыв ожившие глаза, с ужасом устремленные на Господа. Стоявший в профиль Христос звал его мановением пальца. Перед могилой с мольбой и отчаянием лежала женщина, скрытая тяжелыми складками одежды, – предположительно Мария из Вифании, которая поклонялась своему Учителю и которую часто путают с Марией Магдалиной. Но в моем детском воображении она походила на Марту. На Марту, мою няню, которая каждый день меня кормила, одевала, сажала на колени, качала на руках и называла меня Бео.

Алтарный образ преследовал меня по ночам, и Альдо знал это. Когда по воскресеньям и праздникам, сопровождая родителей и Марту к мессе, мы шли не в собор, а в приходскую церковь Сан Чиприано, то почти всегда стояли в левом нефе. Наши отец и мать, как, впрочем, и все родители, не замечая страхов, которые преследуют их ребенка, никогда не смотрели в нашу сторону и не видели, что брат, схватив меня за руку, заставляет все ближе подходить к распахнутым воротам бокового придела, пока мне не остается ничего другого, как поднять голову и глядеть во все глаза.