Читать книгу "Программа - Грегг Гервиц"

Рэкли как раз напомнил себе, что он должен быть благодарен за любую работу, но тут его внимание привлекло движение на подъездной дорожке его дома. У крыльца стоял мужчина и отряхивал свой костюм так, словно только что спикировал с лестницы.

Тим поддал газу, чуть не задев при этом «навигатор»[5]с тонированными стеклами. Он остановился на подъездной дорожке и выпрыгнул из машины как раз в тот момент, когда мужчина закончил приводить в порядок костюм. Женщина вылезла из «мерседеса» у обочины и скромно стояла в конце подъездной дорожки.

Тим подошел к мужчине, ни на секунду не выпуская женщину из виду:

— Кто вы? Журналисты?

Мужчина поднял руки, словно признавая тем самым свое поражение. Он все еще не успел отдышаться:

— Я приехал… чтобы поговорить с… Тимом Рэкли. Мне дал ваш адрес начальник службы судебных исполнителей Таннино.

Услышав имя своего бывшего шефа, Тим замер. Они с Таннино уже почти год не разговаривали, хотя близко общались, когда Тим работал под началом Таннино. Но в последний раз Рэкли видел своего бывшего начальника, когда навлек кучу неприятностей на себя и на всю их службу.

— А! — сказал Тим. — Простите, пожалуйста! Давайте пройдем в дом.

Мужчина провел рукой по своим брюкам сзади и нервно взглянул на дверь:

— По правде говоря, — пробормотал он, — я немного побаиваюсь вашу жену.

Кухню наполнял аромат жареного цыпленка. Дрей оставила приготовление кукурузы, чтобы выпить немного водки:

— Прости. Просто что-то в том, как он постучал в дверь, какое у него было выражение лица, вернуло меня в тот вечер, когда Медведь приехал сообщить нам о Джинни. — Она поставила стакан на пачку неоплаченных счетов, скопившихся на стойке.

Тим провел рукой по ее волосам и легонько сжал плечо. Она прижалась к нему.

— Я думала, у меня сердце разорвется прямо у двери. Прощай, Андреа, детка, аста ла виста, я мертв, и мне больше никогда не подняться.

Андреа говорила громко, и Рэкли был уверен, что пара, сидящая на диване в соседней комнате, прекрасно слышала ее слова.

— Он друг Таннино, — мягко сказал Тим, — давай выслушаем его. Хорошо?

Дрей залпом допила водку:

— Хорошо.

Они скрепили уговор рукопожатием и пошли в гостиную. Дрей по пути налила себе еще водки.

Женщина сидела на диване, на ее свитере блестел золотой крестик. Мужчина стоял у раздвижной стеклянной двери лицом к заднему дворику, сцепив руки за спиной. Мужественность его позы и осанки слегка подрывало мокрое пятно на брюках. Он повернулся так, будто только что заметил их, и сухо кивнул:

— Давайте начнем, — он протянул крупную грубую ладонь, — Уилл Хеннинг. Моя жена, Эмма.

Тим пожал протянутую руку, а Дрей осталась стоять, не шевельнувшись, скрестив руки на груди. Восемь экземпляров книги «Родные кости»,[6]которые после смерти их дочери упорно дарили им знакомые, движимые самыми благородными целями, занимали целую полку у Дрей за спиной. Голубоватый цвет обложек подчеркивал золотистый оттенок ее светлых волос.

— Чем мы можем вам помочь?

Уилл достал из кармана толстый бумажник, открыл его и вынул оттуда фотографию. Он нетерпеливо махнул Тиму, чтобы тот взял фотографию, и отвернулся, как будто хотел скрыть боль. На фотографии была изображена выпускница школы. Хорошенькая, но довольно неуклюжая. У нее был немного неправильный прикус и огромные печальные серо-зеленые глаза невероятной красоты. Прямые волосы до плеч. Шея девочки была слишком тонка для ее головы, что придавало ее облику хрупкость. Маленький подбородок, полные щеки. Такие лица в ориентировках на беглых преступников обычно описывают как «напоминающие форму сердца». Рэкли сразу вспомнилось это определение, потому что сам он до сих пор ни одного такого лица не видел.

Взгляд Тима невольно скользнул к растиражированной СМИ школьной фотографии Джинни. На этой фотографии она во втором классе. Ее последний год.

— Мои соболезнования, — сказал Тим, — когда ее убили?

С дивана, на котором сидела Эмма, раздался вздох — первый звук, который та произнесла за все это время.

Уилл забрал у Тима фотографию, бросил заботливый взгляд на жену:

— Она жива. По крайней мере, мы на это надеемся. Она… ну, вроде как пропала. Ей восемнадцать…

— Девятнадцать, — вклинилась Эмма, — только что исполнилось.

— Да, девятнадцать. Она уже не ребенок, поэтому мы не можем подать заявление в полицию. Она связалась с какой-то сектой. Не то, что «Свидетели Иеговы». Но тоже очень паршивая организация, в которой практикуют контроль сознания и другие грязные приемчики. Эта секта более опасна, чем другие ей подобные.

— А вы пытались… — начал Тим.

— От чертовых копов никакого толку. Они даже отказываются принять заявление о пропаже человека. Мы обращались во все правоохранительные органы — ФБР, ЦРУ, полицию Лос-Анджелеса, но нет у них никаких подразделений или отделов, занимающихся сектами. Никому до сектантов дела нет, пока те не начинают готовить террористические акты, не нарываются на столкновение с полицией или не нарушают общественный порядок.

— Как ее зовут? — поинтересовался Тим.

— Ли. Она моя падчерица. Дочь Эммы от первого брака. Ее отец умер от рака желудка, когда ей было четыре года.

— Она училась в Пеппердине.[7]— Голос Эммы звучал хрипло, ей тяжело было говорить.

Тим внимательно пригляделся к крестику на груди у Эммы. На этот раз он разглядел увенчивающее его распятие с Христом.

— Три месяца назад нам позвонила ее соседка по комнате. Она сказала, что Ли бросила учебу и связалась с какой-то сектой, что мы должны найти ее, иначе никогда больше не увидим, — продолжала рассказывать Эмма.

— Один раз она приезжала домой, — вмешался Уилл, — это было 13 марта. Мы… мы пытались поговорить с ней, достучаться до нее, но она… сбежала через окошко в ванной комнате. С тех пор мы ее не видели.

Он явно умел расположить к себе людей.

— Простите, — вмешалась Дрей, — я не хочу показаться невежливой, и я понимаю, как вам тяжело об этом рассказывать, но какое отношение это имеет к Тиму?

Уилл перевел взгляд на Рэкли:

— Мы знакомы с вашей… работой. Марко Таннино — начальник службы судебных исполнителей — заверил нас, что вы профессионал. Он сказал, что вы были прекрасным приставом… — Уилл тут же заметил свою оплошность, — извините, я не хотел, чтобы это так прозвучало.