Читать книгу "Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов"

— Вот про свойства бы хотелось поподробнее, — вставил слово Рукомоев. — А лучше сделаем так: вы уж позвольте, Непеняй Зазеркальевич, старому ворчуну рассказать, в чем проблема, поведать, так сказать, причину скорби сердечной, а уж после обговорим детали. Но дело у меня к вам, по правде, свойства деликатнейшего…

— Вы можете быть уверены в моем молчании! — заверил его Сударый, не совсем понимая, что такого деликатного может быть связано с достижениями магической науки.

— Коротко говоря, не так давно устроил я счастье своей дочери, ненаглядной Запятуньи. В зятья ко мне угодил молодой Молчунов, Незагрош Удавьевич. Человек фамилии порядочной, небеден, да и собой весьма недурен. Устроил я его приличествующе, в губернаторскую канцелярию. Все хорошо, но с некоторых пор… Ах и сказать-то неловко, но где нынче правды искать, как не в высоких достижениях науки! В общем, перестал я ему вдруг доверять. И ведь ничего-то определенного сказать против него не могу. Чтобы там подозревать в чем-то — ни-ни! Но — не доверяю и все тут. Уже сам исстрадался, не в силах разгадать терзающих старое сердце сомнений, — и вот прослышал о достижениях волшебства оптографии. И подумал: вот бы хорошо такую пластину изготовить, на которой именно личные свойства Незагроша нашего Удавьевича, в обычной жизни от глаз, быть может, сокрытые, явны станут.

— Ах вот что вы имели в виду! — сообразил Сударый. — Боюсь, я должен огорчить вас. Дела подобного рода…

— Обсуждаются приватным образом, — перебил его Рукомоев. — Как мы с вами и делаем. Надеюсь, вы не думаете, что я способен пойти с вашим оптоснимком в суд? Конечно, при условии, что снимок вообще покажет что-то предосудительное. В том-то и соль, что мы с вами действуем приватнейшим образом, любезный Непеняй Зазеркальевич! — успокоил он оптографа, приятно улыбнувшись.

— Вы меня не совсем поняли. Моральный вопрос относительно данного случая пока даже не стоит, ибо научные разработки находятся еще в стадии эксперимента…

— Ста рублей вам хватит? — чуть наклонясь вперед, спросил Рукомоев, и Сударый поперхнулся окончанием фразы.

По молодости лет он привык мыслить в космических или, по крайней мере, планетарных масштабах, однако конкретная цифра впечатляла не в пример сильнее. Сто рублей! За самые качественные снимки в своей студии он брал по полтора рублика с персоны, в особых случаях — по два, как намеревался взять сегодня с одного из торжественных мундиров, которому требовалась на оптопластине, кроме собственной личности, добротная наведенная иллюзия. По три рубля с персоны платили ему те, кто хотел, как нынче Рукомоевы, получить не просто оптопластину, а богатый портрет, пригодный для вывешивания в раме на стене.

Сто рублей!

И ведь нравственный вопрос действительно не стоит! И не встанет до тех пор, пока того не потребует практика. И вообще, знаете вы, господа, что такое сто рублей для привыкшего во всем себе отказывать молодого энтузиаста в провинциальном городе?

Это новейший, превосходный, изготовленный на единственном в мире чужедальском заводе призматический объектив, который поступил месяц назад в алхимическую лавку и там пылится пока за ненадобностью на полке, потому что заказавший его звездочет обнаружил совершенную несовместимость с имеющимися у него приборами. Вроде бы де Косье на него посматривал, не иначе просто из вредности, но шиш де Косье, не нужен ему объектив, а кому нужен, тот придет и купит. И рублей после этого останется еще — о боже! — целых семьдесят!

А семьдесят рублей для означенного молодого человека в указанных условиях — это оплаченные счета, после чего рублей останется еще сорок два.

А сорок два рубля — это новый, сшитый по мерке костюм, штиблеты и десяток воротничков, после чего рублей останется еще тридцать четыре. А тридцать четыре рубля — это… это…

Ах, да что там скаредничать, на зарплату сотрудникам можно наскрести из обычных доходов, а сейчас — выплатить им по червонцу премии! Заслужили, по-честному говоря! И домовому пятерку: захочет — на себя потратит, захочет — по хозяйству чего прикупит, он самостоятельность любит. Впрочем, почему же пятерку, господа, все ту же десятку! И рублей останется еще… восемь, потому что шут с ними, с воротничками, да и со штиблетами тоже, пусть будет хороший костюм — а на остальные деньги сразу купить реактивы и даже останется на нормальный бифштекс! А то и на два. Уж на кофе точно останется. А табак и в долг теперь отпустят…

Покинув «Обливион» и чувствуя себя так, словно вдруг напрочь забыл, кто он, где и зачем, молодой оптограф прошелся вверх по улице. Спохватившись, посмотрел на часы, обнаружил, что времени минуло гораздо меньше, чем он ожидал, и тогда, вспомнив о насущном, бросился в алхимическую лавку. Реактивы — это в первую очередь.

А без призматического объектива, который вдруг, скачком, приблизился из недостижимого далёка и сделался так близок, Сударый теперь не то что работать, дышать бы не смог.

По дороге он старался успокоиться и охолонуться. Сто рублей — а скорее та легкость, с которой они перекочевали в его тощий карман, — выбили Сударого из колеи, но, чтобы отработать деньги, необходимо иметь спокойные нервы и трезвую голову. Ни единой промашки быть не должно! Нельзя ни в коем случае забывать, что семейство Рукомоевых — одно их самых почитаемых не только в городе, но и во всей губернии. Не сравнить, конечно, с государевым, но, грубо говоря, если табуретка хряпнется под кем-то из Рукомоевых, хоть бы даже и под собачкой, особой разницы Сударый не ощутит.

За прилавком нынче стоял сам алхимик, жгучий брюнет, маленький и худощавый, но вполне внушительный, в неизменных волшебных очках-духовидах. Обрадованный как возвращенным долгом, так и возможностью избавиться от залежавшегося товара, он даже скинул два рубля с объектива и полтинник с реактивов.

Но, как видно, Сударый был слишком озабочен предстоящими хлопотами, и обретение вожделенного объектива прошло как-то обыденно и отмечено было одним или двумя усиленными стуками сердца, не более. На сэкономленные деньги оптограф (гулять так гулять!) взял извозчика, за четверть часа прокатился вдоль магазинов, приобрел два новых воротничка (себе и Персефонию), розу для Вереды, а также свежезаряженный световой шар и благовонный цветик-семицветик, способный истреблять в воздухе пыльную затхлость, для студии.

В десять ровно он подкатил к ателье, поздоровался в дверях с первыми клиентами, четой молодоженов, сдал покупки Переплету и прямо с порога взялся за работу. Романтический пейзаж у него был заготовлен еще со вчерашнего дня, наведенная иллюзия легла на оптопластину ровнехонько, и такое начало трудового дня Сударый счел благоприятным знаком.

Он трудился, а творческая мысль зрела, зрела и, наконец, вызрела. Закончив съемку, Сударый первым делом отправил мальчишку-посыльного с записками в лавку алхимика и в библиотеку. И только потом, вынув из камеры и передав Персефонию оптопластину с романтическим портретом (упырю, прекрасно видевшему в темноте, часто приходилось работать со светочувствительными материалами), вспомнил о розе и воротничках. Первая заняла место на рабочем столе девушки, вторые — на шеях живого и неживого мужчин, непостижимым образом придав им уверенности в своих силах.