Читать книгу "Ключевая улика - Патрисия Корнуэлл"

Я паркуюсь на гостевой стоянке, проверяю сообщения на айфоне — ничего срочного, — надеясь на весточку от Бентона. Есть. «Там, где ты, чертовски жарко, ожидается шторм. Будь осторожна и держи меня в курсе. Люблю» — вот так пишет мой практичный муж, никогда не забывающий сообщить прогноз погоды и другую полезную информацию. Я отвечаю, что тоже люблю его, что со мной все в порядке, и обещаю позвонить через несколько часов. Отправляя сообщение, наблюдаю за административным зданием, из которого в сопровождении сотрудника тюрьмы выходят несколько мужчин в костюмах и галстуках. Гости похожи на адвокатов, возможно, чиновников пенитенциарной системы. Я жду, задаваясь вопросом, кто они такие и что привело их сюда. Наконец все уезжают в автомобиле без опознавательных знаков. Убираю телефон в сумочку, которую прячу под сиденье. С собой у меня будут только водительские права, чистый конверт и ключи от фургона.

Летнее солнце давит, как тяжелая, горячая рука, на юго-западе собираются облака, в воздухе висит запах лаванды и клетры. Я иду по бетонной дорожке между цветущими кустами и аккуратными клумбами, и невидимые глаза следят за всем двором из-за зарешеченных окон. Что еще делать заключенным, как не смотреть на мир, от которого они теперь отгорожены надежными засовами? Надо признать, информацию они собирают даже тщательнее, чем ЦРУ. Некое коллективное сознание берет на заметку мой белый фургон с номерами Южной Каролины и то, как я одета, — на мне не деловой костюм и не полевая форма, но брюки цвета хаки, белая с голубым полосатая хлопчатобумажная рубашка, лоферы в «шашечку» и в тон им ремень. Никаких украшений, если не считать часов в титановом корпусе и обручального кольца. Определить мой социальный статус, финансовое положение, кто я такая и чем занимаюсь, будет не так-то легко. Единственное, что не вписывается в придуманный мною сегодняшний образ, это белый фургон.

Я планировала выглядеть обычной, ничем не примечательной и немолодой уже блондинкой, которая не занимается в жизни ничем особенным или интересным. Вот только этот чертов фургон! Обшарпанное, дребезжащее чудовище с почти черными тонированными стеклами. Рядом с ним я чувствую себя то ли служащей строительной компании, то ли сотрудницей службы доставки. А может, я приехала в тюрьму за кем-то из заключенных, живым или мертвым. С большинством из наблюдающих за мной женщин я никогда не встречусь, хотя имена некоторых знаю. О них писали в газетах и сообщали в новостях, их отвратительные деяния обсуждались на профессиональных совещаниях, бывать на которых доводилось и мне. Я сопротивляюсь соблазну поднять глаза и оглядеться — не хочу, чтобы они знали, что я чувствую их внимание. Интересно, какое же из окон ее?

А каково должно быть Кэтлин Лоулер? Подозреваю, что ни о чем другом она в последнее время и не думала. Для таких, как она, я — последняя нить, связывающая их с теми, кого они потеряли или убили. Я — суррогат их мертвецов.

2

Тара Гримм — начальница тюрьмы, ее офис находится в конце длинного, выкрашенного в синий цвет коридора и обставлен и украшен ее подопечными.

Письменный стол, стулья и кофейный столик, сделанные из дуба и покрытые лаком медового цвета, с виду прочны и даже несут в себе некоторый шарм; мне практически всегда нравится то, что сделано вручную, пусть даже это выглядит и грубовато. Вьющиеся стебли с пятнистыми сердцевидными листьями теснятся в кашпо на окнах, тянутся из них до самого верха самодельных книжных стеллажей, расползаются по сторонам и спускаются густой, спутанной массой из подвесных корзин. На мой комплимент по поводу очевидного садоводческого таланта Тара Гримм отвечает размеренным мелодичным голосом, что за всей зеленью в кабинете ухаживают заключенные. Названия вьюнков, как она их именует, моя собеседница не знает, но, скорее всего, это филодендроны.

— Потос золотистый. — Я дотрагиваюсь до желто-зеленого, с прожилками листика. — Больше известен как чертов плющ.

— Разрастается все больше, а обрезать я не разрешаю, — откликается она от стеллажа, расположенного сзади письменного стола, где ставит на полку том под названием «Экономика рецидивизма». — Началось с одного маленького побега в стакане с водой. Теперь я использую растения как наглядный пример и важный жизненный урок для всех этих женщин, предпочитавших игнорировать его присутствие на той дорожке, что привела их к большим неприятностям. Будь осторожен с тем, что пускает корни! — Тара ставит на полку еще одну книгу, «Искусство манипуляции». — Даже не знаю. — Она окидывает взглядом зеленые заросли, гирляндами свисающие по всей комнате. — Пожалуй, здесь этого уже немного чересчур.

Ей за сорок, оцениваю я Тару. Высокая, стройная, она смотрится здесь как-то странно неуместно — в открывающем шею черном платье с доходящей до середины икры юбкой, на шее — лариат с золотой монетой, как будто приоделась специально, может быть, из-за уехавших только что мужчин, вероятно, неких важных особ. Темноглазая, с высокими скулами и длинными черными волосами, зачесанными вверх и назад, Тара Гримм выглядит совсем не как начальница тюрьмы. Интересно, сознает ли она сама абсурдность этого образа? А другие? В буддизме Тара — женское существо, достигшее совершенства и освобождения, чего об этой Таре никак нельзя сказать. Ее мир слишком суров.

Сев за стол, она расправляет юбку, а я устраиваюсь на стуле с прямой спинкой напротив.

— Прежде всего, в мои обязанности входит выяснить, что вы намерены предъявить Кэтлин, — так она объясняет причину, по которой меня направили к ней в кабинет. — Полагаю, вы знакомы с обычной практикой.

— Я не часто навещаю кого-либо в тюрьме, — отвечаю я. — Разве что в лазарете или того хуже. Другими словами, когда заключенному требуется судебное медицинское освидетельствование или когда он мертв.

— Если у вас с собой какие-то документы или что-либо, что вы хотите передать ей, мне нужно их просмотреть и дать разрешение, — говорит она, на что я вновь объясняю, что пришла просто как друг. Это верно с юридической точки зрения, но никак не в буквальном.

Я не друг Кэтлин Лоулер и, добывая информацию, буду расчетливой и осторожной, побуждая ее рассказывать о том, что я хотела бы узнать, и не показывая, что у меня есть какой-то личный интерес. Контактировала ли она с Джеком Филдингом все эти годы и что происходило в те короткие эпизоды, когда ей удавалось побыть вне стен тюрьмы? Продолжительные сексуальные отношения растлительницы и ее несовершеннолетней жертвы имели место и в других известных мне случаях, а Кэтлин нередко выходила на свободу за то время, что я знала Джека. Если романтические встречи с женщиной, соблазнившей его, когда он был еще мальчишкой, не прекратились, то было бы интересно узнать, не совпадают ли они с теми периодами, когда Филдинга охватывало внезапное беспокойство и он исчезал, вынуждая меня разыскивать его, а потом снова нанимать на работу.

Мне хотелось бы выяснить, когда Джек узнал, что Дона Кинкейд — его дочь и почему он в последнее время общался с ней в Массачусетсе. Почему он разрешил ей жить в своем доме в Салеме и как давно это случилось? Связано ли это с тем, что он ушел из семьи? Понимал ли Джек, что его психика меняется под действием опасных наркотиков, или это было частью тайного плана Доны? Сознавал ли он, что становится все более неуправляемым, и кто внушил ему мысль заняться противозаконным бизнесом в стенах Кембриджского центра судебной экспертизы, пока меня там не было?