Читать книгу "Штрафники против «Тигров» - Роман Кожухаров"

В этот же миг раздалась команда переправляться. Аникин узнал голос командира первого взвода старшего лейтенанта Каспревича. Андрей не удержался, высказав по адресу старлея несколько очень неласковых слов.

Тоже, как и Погибко, совсем еще юнец, но до чего же не похожи они были. Вроде оба уже успели повоевать, вкусить с лихвой окопной науки, первое правило которой — прикрой товарища. Но Каспревичу наука эта, как видно, впрок не пошла. Как говорится, не в коня корм.

Роту сформировали «с колес», на узловой станции под Могилев-Подольским. Авианалеты немцев накатывали один за другим, и в пропахшем гарью воздухе стоял грохот постоянно работающих зениток. Вторые сутки горели цистерны с дизельным топливом, застя черным дымом дождливое июльское небо. Соответственно, и обстановочка на станции к размеренному спокойствию не располагала.

Командир роты майор Шибановский ни одним мускулом не выдавал тревоги, но по той суете, которая царила в штабе, и по красному от пота лицу запыхавшегося от беготни офицера-делопроизводителя было ясно, что формирование роты продвигается через пень-колоду.

Аникин это понял без лишних расспросов. Когда он на перекладных добрался в расположение роты, самих «штрафников» там еще и в помине не было. Командование армии занималось доукомплектованием штатного офицерского состава штрафного подразделения, и, судя по свирепому выражению лица командира роты, работа эта затягивалась. До сих пор не явились в расположение несколько офицеров, в том числе и командир третьего взвода, заместителем которого должен был стать младший лейтенант Аникин.

Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Аникин знал по опыту, что для штрафной роты это была обычная практика: если ее формируют «с нуля», то сначала выстраивается структура штаба, командиров взводов и отделений, а уже потом в расположение роты прибывают сами «штрафники». Из-за этого и затеялась суета. До сих пор часть офицеров в роту не прибыла. То есть штат был не укомплектован и «штрафникам» из «товарняка» выгружаться не разрешали, хотя эшелон с рядовым личным составом штрафной роты уже давно находился на станции. После очередной бомбежки станции майор под свою ответственность приказал вывести людей из-под обстрела. «Из-за двух заср…цев в погонах личный состав гробить?! Не допущу!..» — ругался он, багровея на глазах.

VII

Ротный был настоящий кремень. Дважды ранен, в первый раз — под Сталинградом. Там же и орден Славы получил. Их у него еще два — Красной Звезды и Отечественной войны первой степени. И лицо у него — будто для ордена, из металла отлито: борозды морщин вперемешку со шрамами, как «кровостоки», и глаза из прищура смотрят так, будто штык-ножом насквозь буравят.

Аникин случайно стал свидетелем разноса, который майор устроил опоздавшим лейтенантам. Последними прибывшими и были старший лейтенант Каспревич и его замкомвзвода. Как позже узнал Андрей от своего командира-взводного, опоздали они из-за Каспревича. Добирались вместе, а Каспревич, как старший по званию, всю дорогу «командовал» своим попутчиком, упирая на то, что торопиться в штрафную роту не надо, что, мол, «подождут», и при каждой возможности устраивал привал с отдыхом.

С первых минут пребывания старшего лейтенанта Каспревича в роте стало ясно, что понятие фронтового товарищества и другие элементарные понятия, без которых в окопах никак не продержаться, — у него отсутствовали напрочь. Свою манеру командования он тут же продемонстрировал на своих подчиненных. Из-за опоздания командира взвод Каспревича и на получении оружия и амуниции, и у полевой кухни оказался последним. Бойцы, получая остатки, не скрывали своей злобы, а командир вместо того, чтобы сгладить им самим созданную ситуацию, лишь ее усугубил.

Тут же, у полевой кухни, у самого края шпал, он выстроил свой взвод — голодных, уставших с дороги, разозленных донельзя штрафников, — и принялся читать им нудную нотацию про дисциплину. Почти половину стоявших в двух шеренгах составляли бывшие заключенные, которых сразу после вынесенных судебных решений вместо лагерей отправили на фронт из следственных изоляторов Подмосковья.

Были среди них и впервые осужденные, за преступления, которым в мирное время и ход вряд ли дали бы. На скамью подсудимых их привели украденная на рынке краюха хлеба или кочан капусты, брак в работе у станка, допущенный вследствие недоедания и хронического недосыпа, и позже квалифицированный сволочным мастером или начальником цеха как уголовно наказуемое вредительство. Эти люди, совершенно мирные, попросту не сумели вынести неподъемное бремя войны. Как говорили про таких сами уголовники — «случайные пассажиры».

Но подобрался и контингент бывалых лагерников, сделавших в суровые таежные края по одной или даже по две «ходки». Если бы отправили их не на фронт, искупать свои судимости кровью, а в противоположную сторону, — к студеным берегам Охотского моря, быть бы им закоренелыми преступниками, которым бесповоротно заказан путь исправления. Рецидивистов в штрафные роты не брали. Но война неумолимо катилась на Запад, и каждый день, каждый час требовали все нового человеческого материала. Свежая кровь нужна была этой распластавшейся на огромной территории, от северных ледовитых морей до дунайских плавней, огромной махине уничтожения, как бензин и солярка.

И этот нескончаемый гул канонады, этот пропахший гарью и копотью, растерзанный авианалетами железнодорожный вокзал пугали новичков близким дыханием смерти. Но этот запах гари и смерти давал небывалый шанс. Это, как никто другой, понимали те самые прожженные бродяги, несколько развязно стоявшие в шеренгах рядовых. Каждый взрыв, сотрясавший воздух и землю и добиравшийся до печенок, будил то самое, от чего, казалось, уже навек пора было отказаться: а вдруг повезет… и удастся выжить… и смыть кровью с души все налипшее… как коросту и… начать заново, с чистого…

VIII

Они, одетые в форму красноармейцев бойцы ОАШР, почуяли этот шанс, как неуловимый аромат наваристого борща, ощутили его, как несбыточную весну за «колючкой», которую вдруг обретаешь, как сказку, выходя в свой срок за порог опостылевшей «зоны». Но ничего такого не понимал и не чувствовал командир взвода лейтенант Каспревич. Брызгая слюной, сверкая дурацкими — здесь, на разбомбленном вокзале, среди пыли и дыма — золотыми погонами, он толкал перед строем свои глупые речи.

— Ну, хорош пи…деть… — вдруг раздалось из строя. Все-таки кто-то из бывалых не выдержал. Слишком не стыковалась болтовня командира-зануды с тем великим шансом, к которому каждый из стоявших в строю внутренне, наедине с собой готовился.

Лейтенант Каспревич на долю секунды потерял дар своей нудной речи. Его перекосившаяся физиономия побелела, потом стала багровой и, наконец, пошла пятнами. Крупные капли испарины выступили под козырьком его щегольской новенькой фуражки.

— Кто?! — Воздух в его взбешенной гортани поначалу пошел «не туда», и крик вырвался из груди, словно сиплый кашель. Откашлявшись, он повторил еще разъяреннее:

— Кто посмел?! Коман… дира… Командира… — От бешенства он никак не мог подобрать нужного слова. Звуки, будто камни, застревали в его горле, с шумом и скрежетом кусками выскакивая наружу.