Читать книгу "В неверном свете - Карло Шефер"

— Почему троим сотрудникам криминальной полиции пришлось сюда тащиться при такой дрянной погоде? Ведь тут вообще нечего делать! — раздраженно проворчал он. — Все Зельтманн с его глупостями.

— Новый шеф все-таки кое-что делает для охранной полиции, — возразил упитанный страж порядка. — Вот я, например, могу пойти в отпуск по воспитанию ребенка наконец-то!

Хафнер громко заржал: мужику — и такой отпуск! Штерна это явно покоробило, он закатил глаза, как будто случайно дотронулся до оголенного провода.

— Не гляди на меня так, — прорычал Хафнер. — Ведь это ты виноват, что мы тут очутились. В такую погоду. Ты виноват!

В его словах была доля истины: Штерн всегда являлся первым в кабинет, который им теперь приходилось делить на четверых. Только поэтому им тут же навьючили этот эпизод — чуть безумному Тойеру, чуть застенчивому Штерну, чуть пьяному Хафнеру и чуть инфантильному доктору Лейдигу, который в данный момент, строго следуя безумной концепции Зельтманна, осуществлял «комьюникейшн», то есть разговаривал с прокурором.

Из- под моста упруго выбежал мускулистый бегун и повернул к ним, словно по полицейской и санитарной машинам, а также по только что прибывшей труповозке нельзя было понять, что он тут явно лишний.

— Я без пяти минут врач, — тяжело дыша, сообщил он, — уже экзамены сдаю. Не нужна моя помощь?

Хафнер взглянул на спортсмена так, словно для выкачивания накопившегося яда ему требовалось большое ведро. Тойер предпочел просто не слушать, отвернулся и посмотрел на реку. В его голове роились неясные мысли.

Горы были спереди и сзади него — сейчас это почему-то показалось ему странно нелепым. На мосту уже толпились зеваки, они только что не аплодировали: наконец-то хоть что-то произошло. Коллеги же из водной полиции держали себя словно актеры-любители. Их лодки выписывали нелепые кренделя, рывком взлетали из бурлящей пены в холодный туман, словно отрабатывали деньги, заплаченные зрителями за билеты.

Бегун уже удалялся, и Тойер слышал, как благонравный Штерн шипел на Хафнера: мол, мог бы сказать то же самое, но повежливей.

Все снова стояли вокруг утопленника.

Старший гаупткомиссар с трудом оторвал взгляд от заржавевшей молнии на мешке для перевозки трупов, с которой возились двое санитаров, и подумал, что есть что-то трагикомическое во всем этом невеселом начале дня.

Патрульный полицейский подошел к группе зевак, что-то им сказал и через некоторое время подозвал к себе Штерна.

— Звонил Лейдиг, — сообщил Тойеру его бравый подчиненный, вернувшись. — Дело курирует новый следователь из прокуратуры, дама. Кажется, она горячо взялась за дело, хочет встретиться с нами в отделе.

— По-моему, это как-то связано с масленицей, — громко заявил Хафнер.

— Что — это? — устало поинтересовался Тойер. — Дама из прокуратуры? Или моя рубашка? — С джинсами он носил рубашку в крупную красную клетку, на манер канадских лесорубов. В ее чистоте он давно уже не был уверен.

— Его спихнул с моста кто-нибудь под газом.

— Вчера был третий день Великого Поста! Среда! — внятно выговаривая слова, напомнил Тойер. — Люди уже полдесятого лежали в постели, приняв нужную порцию. — Его все больше раздражали хмельные соображения молодого коллеги. — Ладно, хватит. Поехали домой.

Он имел в виду контору.

Свист, трели и пение, потому что погода стоит прекрасная. Кто сказал, что на высоте всегда холодно? Макферсон — это Дункан, а Дункан — кто-то другой, но все эти фамилии — всегда он. Он очень охотно бывает самим собой. Он мурлычет мелодии, насвистывает, ловко имитирует соловьиные трели и пакует свои вещи.

Он собирается в поездку. Можно было бы сказать: на задание — но он предпочитает называть это поездкой — новые приключения, новые впечатления и новые дела, а в конце нечто неслыханное! Он едет в Гейдельберг, и это особенно радует. В столицу романтики. Курьезным мелочам, которые встретятся ему по обе стороны от дороги, будет противостоять его стальной дух. Вот так все там и будет. Он чувствует, как бурлит в нем жизнь, как распирает грудь ощущение собственного величия.

Он укладывает вещи: аккуратно сложенную одежду, несессер, все самое необходимое. Берет карты местности, путеводители, удостоверения личности, кредитные карточки на свои разные фамилии. Он насвистывает веселый мотивчик. Что-нибудь еще для развлечения? Но разве жизнь и без того не развлекает его? Нет, все-таки он с тайной радостью берет томик стихотворений Гёльдерлина, написанных в далекие и сумрачные времена, задолго до того, как он появился на свет, — появился, словно комок сырой глины, лепи что угодно.

Наконец, прежде чем закрыть чемодан, он не забывает положить туда маленькую серебряную штучку. Теперь он уже не насвистывает, нет, он серьезен и исполнен достоинства, ведь это последний ритуал перед каждой большой поездкой. Маленькая серебряная вещица — его дополнительные уши.

Так получалось всегда: за руль сел Штерн. Ему не захотелось разворачиваться, и он поехал по Старому мосту. В пешеходной зоне туристы шарахались, словно голуби. В переулках к северу от главной улицы вычищались подвалы. Когда Штерн собрался свернуть и ехать дальше вдоль реки, машину остановил полицейский. Неккар уже вышел из берегов, сообщил он и посоветовал возле церкви Святого Духа пересечь пешеходную зону, проехать к горной железной дороге, а затем на улице Фаулер-Пельц свернуть на Ингриммштрассе.

— За кого он нас принимает? За туристов или студентов? — проворчал Хафнер с заднего сиденья. — Мы и сами не хуже него знаем, как тут проехать!

Штерн медленно вел машину. Казалось, прохожие намеренно не торопились уступить дорогу, ведь полицейские совершали самое тяжкое в пешеходной зоне преступление — пересекали ее на колесах.

Внезапно Штерн озадаченно обернулся к коллегам:

— Почему он нам просто не сказал, что мы должны повернуть?

Все трое этого не знали. Тойер предположил, что тогда это прозвучало бы не так веско.

На Фаулер-Пельц находилась тюрьма. Тойер был уроженцем Гейдельберга, но так никогда и не смог привыкнуть, что подозреваемые лица отбывали предварительное заключение прямо в Старом городе, в двух шагах от специалистов по римскому праву и историков культуры и, самое главное, от бесчисленных кабачков. Камеры с видом на замок, в которые долетал шум нескончаемого праздника. Он не стал смотреть на тюрьму, когда они проезжали мимо. За университетской площадью они свернули на широкий бульвар Фридрих-Эберт-Анлаге и постепенно набрали приличную скорость.

Тойер закрыл глаза. Он знал тут каждый дом, вот Институт музыки, здания столетней давности по обе стороны улицы. Потом они пересекли площади Эбертплац и Аденауэрплац и покатили по бульвару Курфюрстенанлаге; там начинался Гейдельберг, виды которого уже не украшали многочисленные путеводители. За ведомством здравоохранения свернули налево, к новому, хотя уже не очень новому, зданию отделения полиции «Гейдельберг-Центр».