Читать книгу "Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд"

В те дни я упорнее, чем когда бы то ни было, стремился исследовать тайны Природы, отдаваясь изучению того источника, где зародилась жизнь. Мы с Биши до поздней ночи спорили о сравнительных достоинствах итальянцев Гальвани и Вольты. Он отдавал предпочтение животному электричеству синьора Гальвани, тогда как мой глубокий интерес возбуждали успехи экспериментов с вольтовыми пластинами.

— Разве вы не видите, — сказал я ему однажды зимним вечером, — что электрическая батарея — это новый двигатель, обещающий огромные возможности?

— Милый мой Виктор, Гальвани доказал, что электричество имеется в окружающем нас мире повсюду. Сама природа есть электричество. Путем простой уловки с металлической нитью он вернул к жизни лягушку. Почему бы не достигнуть того же с человеческой оболочкой?

— Это мне в голову не приходило. — Подойдя к окну, я принялся смотреть, как на дворик падает снег.

Биши лежал на диване, и до меня донеслись строчки, которые он бормотал про себя:

Счастлив, кто вечно силится понять

Природу человека, но к тому ж —

Всего живого, чтоб постичь закон,

Который правит всем[5].

— Знаете ли вы, Виктор, кто это написал?

— Представления не имею.

— Вордсворт.

— Один из этих ваших новых поэтов.

— Он истинный поэт. Возьмите вспышку молнии, — продолжал он. — Изо всех сил Природы эта — наиболее потрясающая. В свете ее видно огненное дыхание вселенной!

— Разве возможно укротить молнию?

— Если запустить в атмосферу эдакий электрический воздушный змей, он вытянет из небес огромное количество электричества. Подумать только: весь арсенал могучей грозы, направленный в определенную точку! Способны ли вы представить себе колоссальные результаты?

— Мы порядочно удалились от простой лягушки.

— Как вы не понимаете! В самой малой вещи имеются жизнь и энергия.

— Почему бы не назвать это силой духовной?

— Какова разница между телом и духом? Во вспышке молнии они — одно. Они воспламеняющи!

Должен признаться, что слова его произвели на меня потрясающее воздействие. Но Биши тут же пустился в рассуждения о путешествиях на воздушном шаре над Африканским континентом. Мысль его не способна была долго держаться одного направления. Однако, возвратившись к себе в комнаты, я погрузился в размышления о нашей беседе. Что, если с помощью бессмертной искры и вправду возможно вселить жизнь в человеческую оболочку? Не сочтут ли это дьявольщиной? Данное соображение я отринул. Нет. Те, кто не верят в человеческий прогресс, любые успехи в электрической науке заклеймят как чуждые религии. Сумей я поставить эфемерное пламя на службу делам практическим и полезным, я полагал бы себя благодетелем рода человеческого. Более того — меня сочли бы героем. Вдохнуть жизнь в вещество мертвое или спящее, осенить простую глину огнем жизни — то был бы триумф замечательный и достойный восхищения!

Так я устремился навстречу своей погибели.

Глава 2

Итак, я предавался своим занятиям с пылом великим и, полагаю, доселе не виданным: ни одному зилоту или ессею не доводилось охотиться за истиной с бо́льшим рвением. Тем не менее вечерние мои споры с Биши, все столь же оживленные, продолжались. Он страстно мечтал об упразднении христианства, поклявшись отомстить тому, кого называл «бледным галилеянином», однако ярость его целиком предназначалась всеведущему Господу, которого славили пророки. Хотя образованием своим я обязан был женевской реформаторской Церкви, религия отца и семейства моего не оказала большого влияния на мой разум. Я давно утвердил в положении бога саму Природу, однако прежнюю мою веру в некоего Творца вселенной Биши успел поколебать тем, что отрицал само существование вечного и всемогущего существа. Это божество почитали как создателя всего живого; но что, если и другие, обладающие природой менее возвышенной, способны совершить подобное чудо? Что тогда?

Следуя заповедям разума, Биши доказывал, что Бога нет. Он утверждал, что единственное средство, позволяющее преследовать главные интересы человечества, — истина. Открывши истину, он долгом своим полагал провозгласить ее со всей возможной страстностью. Заявлял он также, что, поскольку верование есть страсть рассудка, неверие ни в малейшей степени не может быть связано с преступными намерениями. Как он осознал довольно скоро, говорить так — значит пренебрегать основными предрассудками английского общества. Он написал короткий очерк под названием «О необходимости атеизма», который был напечатан и выставлен в книжной лавке на главной улице, напротив колледжа. Не успело сочинение простоять на полке и двадцати минут, как один из членов совета колледжа, мистер Гибсон, прочел его и набросился на хозяина лавки с попреками — зачем тот представляет на всеобщее обозрение столь опасную литературу. Все экземпляры тут же были убраны и, полагаю, сожжены в печке на задворках дома.

Авторство анонимного памфлета вскорости было установлено по сведениям, полученным от самого книгопродавца, и Биши призвали на собрание совета колледжа. Как он рассказывал мне позднее, перед ректором и членами совета лежал экземпляр «О необходимости атеизма». Однако на вопросы их он отвечать отказался на основании того, что памфлет опубликован был анонимно. Принуждение его к даче показаний в отсутствие законной причины, заявил он, явило бы собой акт тирании и несправедливости. По натуре Биши был из тех, что вспыхивают при малейшем притеснении. Его, разумеется, признали виновным. Покинув сборище, он тотчас же направился ко мне и забарабанил в мою дверь.

— Меня отсылают, — сказал он, как только вошел в мои комнаты. — Виктор, меня не просто временно отчислили — исключили! Способны ли вы в это поверить?

— Исключили? С какого числа?

— С сегодняшнего. С этого момента. Более я в университете не состою. — Он сел, весь дрожа. — Представления не имею, что скажет мой отец.

Об отце своем он всегда говорил с выражением сильнейшего беспокойства.

— Куда же вы направитесь, Биши?

— Домой возвращаться невозможно. Это было бы слишком тяжелым испытанием. — Он взглянул на меня. — К тому же мне не хотелось бы надолго лишаться вашего общества, Виктор.

— Вам годится лишь одно место.

— Я знаю. Лондон. — Он вскочил со стула и подошел к окну. — Я несколько недель как состою в переписке с Ли Хантом. Он знаком со всеми революционерами в городе. Я буду жить в их обществе. — К нему, казалось, уже возвращалось присутствие духа. — Тянуться к солнцу свободы! Я найду квартиру. И вы, Виктор, должны отправиться вместе со мной. Поедете?

Дождавшись конца триместра, я последовал за Биши в Лондон. Он нанял квартиру на Поланд-стрит, в районе Сохо, а я нашел комнаты поблизости, на Бернерс-стрит. Я уже был в Лондоне однажды, когда только приехал с родины, но стоит ли говорить, что размах жизни этого города поражал меня до сих пор. Никакой альпийской буре, никакому горному потоку среди ледников, никакой лавине среди вершин ни на йоту не передать городского шума. Никогда прежде не видавши такого множества людей, я бродил по улицам в постоянном возбуждении. Какою силой обладают жизни людские в совокупности! Город напоминал мне своего рода громадный электрический механизм, что гальванизирует людей, богатых и бедных без разбору, гонит свой ток по каждой улочке, переулку и проезжей дороге в такт пульсации жизни. Лондон, словно некий туманный фантом, шествующий по миру, казался неуправляемым, послушным законам, неведомым себе самому.