Читать книгу "Смерть белой мыши - Сергей Васильевич Костин"

Чем хороша разведка — на большинство из возможных случаев жизни у нее прописана процедура. Как именно Мати подал сигнал SOS, я не знаю, да это и не важно. Так же, как я получил свой. Вы заходите из любого интернет-кафе в любой стране мира, например, на русскоязычный израильский форум любителей кактусов или аквариумных рыбок и оставляете сообщение с условной фразой. В принципе, в таком сообщении можно даже эзоповым языком оговорить новые условия связи, однако, как правило, это усложняет процесс. Обычно время и место встречи с эмиссаром Центра, который должен вылететь на подмогу, были оговорены давным-давно и раз и навсегда. Это-то и называется железная явка.

В данном случае в 11:30 я должен был сидеть в холле таллинской гостиницы «Скандик Палас» в ближайший вторник после отправки сигнала. Джессика с Бобби, как я и спланировал, улетели в Нью-Йорк в понедельник, а я, напоминаю, должен был задержаться еще на несколько дней.

Отвлекаясь от воспоминаний и возвращаясь к печальной действительности, сегодня был вечер пятницы. Так что из графика, оговоренного с Джессикой, я пока не выбивался — ну, так, чуть-чуть. Вот только уверенности, что я вообще попаду домой, у меня уже не было. В тот вторник я на эту тему и не думал, потом такая мысль появилась, потом она вернулась, потом поселилась в моей голове основательно, а теперь я уже вообще не очень понимал, каким чудом меня могло бы вынести из этой передряги. Такая вот произошла эволюция в моей онтологической, гносеологической и эпистемологической картине мира. Я вас просто дразню — я и сам уже подзабыл глубинный и специфический смысл всех этих слов.

4

Итак, в прошлый вторник я сидел в холле «Скандик Палас» перед чашкой кофе со сливками и вчерашним номером лондонской «Таймс» — американских газет в Таллине я не видел. Поскольку явка была намечена именно в этом отеле, мы с Джессикой и Бобби, естественно, останавливались в другом — в «Вана Виру», непосредственно в Старом городе. Отсюда, правда, до этого лабиринта улочек и закоулков тоже было рукой подать — достаточно пересечь площадь и обогнуть церковь с голубой крышей. Но переселяться в «Скандик» я не собирался. Я по-прежнему числился постояльцем «Вана Виру», американским гражданином Пако Аррайей, а решать, продолжать ли это и как долго, мне предстояло после встречи с этим самым Мати Имевером.

Я оторвался от газеты и посмотрел на часы. 11:40, и никакого Мати на горизонте. В холле, кроме меня, мрачно пили из больших фужеров коньяк двое суровых насупленных мужчин, с виду дровосеков, что было довольно странно для четырехзвездочного отеля. Да еще в углу строго поглядывала на всех, изредка отрываясь от туристических проспектов, сухая дама лет за шестьдесят, в горчичного цвета блузке и тех же тонов длинной юбке. Вероятно, секретарша, нога в ногу прошагавшая последние тридцать лет со своим задержавшимся в номере боссом.

Подойти к бывшему агенту должен был я. Но для этого Мати, которого, естественно, в лицо я не знал, должен был читать книгу Наума Хомского, или Ноама Чомски, как его называют американцы. Знаменитого профессора Хомского я видел и даже был как-то ему представлен. Это случилось лет десять назад на предрождественской вечеринке в Гарвардском университете. Отец Джессики — профессор этого прославленного учебного заведения. Про себя я зову его Какаду: он горбоносый, нахохленный, рассеянный и крикливый. Так вот, мы с Джессикой заехали, чтобы забрать его на машине: Какаду принципиально не водит и даже — что, в сущности, немыслимо для американца — не имеет водительских прав. Элита элитного университета и приглашенные академические знаменитости из других бостонских вузов толклись — день был солнечный и теплый, как в бабье лето, — на лужайке среди кирпичных псевдовикторианских зданий. Небожители были похожи на стайку грачей: на всех фраки, смокинги, на худой конец — черные вечерние костюмы с галстуками строгих тонов. Профессор Хомский был в толстой вязки синем свитере, из-под которого торчал воротничок мягкой серой рубашки, и в отличие от остальных был похож на старого архивариуса. Я был им так очарован, что, вернувшись в Нью-Йорк, купил и прочел три книги бунтаря американской политической мысли.

То, что Мати должен был прийти с книгой моего знаменитого мимолетного бостонского знакомого, — простое совпадение. Но сама идея была очень разумной — в Лесу не дураки сидят. Читателей Хомского не миллионы, это вам не Стивен Кинг, так что вероятность подойти в определенном месте в определенное время к случайному интеллектуалу-нонконформисту, согласитесь, чрезвычайно мала.

За этими размышлениями и воспоминаниями прошло еще минут десять. Человек, вызвавший на встречу своего будущего спасителя, не спешил. Либо не смог выбраться вовремя. Либо, к счастью или к несчастью для него, моя помощь ему уже не требовалась. Хотя, если грозившая ему опасность полностью миновала, Мати, наверное, пришел бы убедиться, что Контора его не бросила и он может рассчитывать на нее и впредь. Мне же ничто не угрожало, и, учитывая, что для нашего агента выбраться на эту встречу могло быть сложно, я был готов ждать его хоть час. Я заказал еще кофе и рюмочку местного ликера «Вана Таллин», который в советские — мои студенческие — времена считался изысканным, почти заграничным напитком.

Я уже пролистал всю «Таймс» и, чтобы убить время, вернулся на страницы культуры с намерением пополнить свои знания о ритмике и мелодике стиля «гранж». Перелистывая газету, я заметил на себе взгляд престарелой секретарши. К моему удивлению, она не отвела его, встретившись с моими глазами, как это обычно делают цивилизованные люди, застигнутые за пристальным разглядыванием соседей. Я опустил газету пониже: дама доставала из сумочки книгу Наума Хомского о Косово.

Могло ли быть такое совпадение? В сообщении, которое я получил, речь совершенно определенно шла о мужчине. Что, эстонские имена были загадкой не только для меня, и даже в Конторе люди не в состоянии отличить по имени мужчину от женщины? Или же имя Мати, как, например, Клод или Доминик, одинаково произносится и даже пишется для особей обоих полов? Наконец, что тоже возможно, Мати — больной, раненый, боявшийся показаться на улице — не мог явиться на встречу сам и послал на нее жену или боевую подругу?

Я отложил газету и улыбнулся продолжавшей смотреть на меня даме широкой лучащейся улыбкой. Дама дернула плечом, открыла книгу, но уткнуться в нее не спешила. Я счел заминку приглашением начать разговор.

— О, вам тоже нравится Чомски? — перегнувшись к ней через подлокотник кресла, любезно сказал я по-английски, на этот же манер произнося фамилию профессора.

Только тут я заметил, что книга, которую держала в руках дама, была на каком-то скандинавском языке, с перечеркнутым «о», шведском или норвежском — я в них не силен. Вот оно, невероятное совпадение? Дама продолжала молча смотреть на меня строгими, даже колючими глазами.

Первая фраза, которую я только что произнес, не была условной — я просто попытался гладко завязать разговор. Но даже если политологические вкусы дамы и наш условный знак были чистым совпадением, сказав вторую, на этот раз уже строго определенную, фразу, я по-прежнему ничем не рисковал.