Читать книгу "Орлы и ангелы - Юли Цее"

Я не курю, говорит. А сигареты входят в профессиональную экипировку. На случаи вроде сегодняшнего.

Собирается надеть куртку; я чувствую, как меня распирает желание, чтобы она осталась, я говорю с пулеметной скоростью, хотя губы и язык у меня по-прежнему полупарализованы. Мне необходимо хоть с кем-нибудь, да поговорить. Во мне такая бездна блистательных и изысканных слов, им просто необходим адресат. Я чувствую себя сосудом, в котором хаотически снуют светлячки. Я одарю ее словами, я забросаю ее ими. Если эта девица с радио сейчас уйдет, мне каюк.

Пока, говорит она, я еще вернусь.

Дверь за ней захлопывается, я сползаю на пол прямо в прихожей, сползаю на холодную плитку и принимаюсь петь государственный гимн. Никакой другой песни мне сейчас не вспомнить.

2

ТИГРЫ (1)

Просыпаюсь под звон будильника. Мои пальцы вцепились в край нижней из досок, которыми крест-накрест заколочена дверь. Нарастающий электронный трезвон сотрясает стены квартиры, как будто они изготовлены из бумаги. Происходит это ежедневно, в семь вечера и в семь утра, именно в семь утра разбудил он нас с Джесси в ее последний день. Я слышу этот звон на кухне, в гостиной и здесь, на полу в прихожей. Слава богу еще, что я тогда ни с того ни с сего приобрел модель, реагирующую на голос.

Успокойся, кричу.

И поскольку он не умолкает, шевелюсь на полу, самую малость приподнимаю голову и ору что есть мочи, ору под стать:

Заткнись!

Наконец умолкает. Значит, мне предстоит еще четырежды проорать на него, попеременно стучась в заколоченную дверь кулаками и лбом, четырежды с интервалом по три минуты между криками. Если я еще чего-нибудь в этой жизни и жду, то только того дня, когда у него сядет батарейка.

Соленая корка высохшего пота на верхней губе и на лбу. Начинает отслаиваться, стоит потереть ее пальцем. Белеет. На полу, прямо передо мной, возникает микрокосм, и он весь в снегу. Катышек пыли — тамошний лес, лужица слюны, натекшая у меня изо рта, — океан. И снег, по-прежнему идет снег. Соскребаю его с губы и со лба, пока он не иссякает. Затем сдуваю всю снежную страну и поднимаюсь на ноги.

Коридор у меня длинный, как железнодорожный вагон, и совершенно пустой, не считая алюминиевой подставки под телефон у входной двери и узкой плетеной дорожки на полу, бегущей прямиком к телефону, как будто без нее здесь можно заблудиться. На подставке лежат радиотелефон и лента, которой заплетала косу девица с радио. Ни то ни другое голыми руками трогать нельзя. И все же я беру ленту кончиками пальцев и закидываю за подставку. А когда хватаюсь за телефон, волоски у меня на руке встают дыбом. Там ведь должны были остаться следы — кровь и мозг, поинтересовалась девица с радио, когда я ей позвонил. А ее имя напрочь вылетело у меня из головы, и вспомнил я его только сейчас: Клара.

По крайней мере, так она представляется слушателям своей передачи.

Оба микрофона — и слуховой, и переговорный — кто-то уже отчистил, и меня самого поражает, как легко оказалось вновь позвонить с этого телефона. Каким-то образом этому аппарату удалось сохранить известный нейтралитет. Я стоял тогда в гостиной, держа телефон в руке и не в силах отвести от него взгляд. На меня этак накатывает довольно часто. Перед глазами все плывет, а в мозгу возникают образы и слышатся голоса. Таков мой способ предаваться воспоминаниям. Тою ночью мои глаза — когда мне в конце концов удалось оторвать взгляд от телефона — уставились в пустоту. Номер, по которому звонят Кларе на радио, я знаю наизусть, его повторяют каждые десять минут, да еще нараспев, под запоминающийся мотивчик. Этот мотивчик звучал у меня в мозгу, пока я барабанил по кнопкам номеронабирателя, — таким образом я не столько прозванивался, сколько подпевал. Аппарат я прижимал к здоровому уху. Хотя радио у меня не было включено, я знал, что она в эфире. Дело происходило в ночь на среду, где-то между полуночью и часом. Я не вполне понимал, что делаю. Когда на том конце провода откликнулись, я чудовищно испугался. Но все же назвал оператору тему звонка — и меня моментально соединили.

Она начала со своих всегдашних затверженных приветствий, но я перебил. Я сообщил ей, что хочу рассказать об одном телефонном разговоре с того самого аппарата, с которого я сейчас звоню.

А когда он состоялся, спросила Клара.

Два месяца назад, а теперь заткнись и дай мне выговориться.

О'кей, сказала Клара.

Поскольку произнести имя Джесси было для меня лишней мукой, я предпочел выражение «моя подруга». И в моих собственных ушах оно прозвучало так, словно речь зашла о совершенно постороннем человеке.

Не я тогда держал этот аппарат в руке, а моя подруга. Я сидел в конторе и звонил сообщить ей, что задерживаюсь. Моя подруга не столько говорила, сколько издавала какие-то гортанные звуки.

Приеду через часок, малышка, самое позднее — через два.

Теперь она закашлялась.

Смотри мне, не заболей, сказал я.

Нуу ии когдааже ты буудешь?

Каждую ударную гласную она неестественно растягивала.

Скоро, сказал я, прямо сейчас.

Уже несколько недель разговаривать с ней было сложно, даже сложнее, чем всегда. Бывало, целыми сутками из нее не удавалось выжать ни единого разумного слова. Конечно же, она была прелесть. Но прелесть с заморочками. И прежде всего я сильно за нее беспокоился.

Куупер, сказала она, сдаеется мне, тиигры вернуулись.

Полная чушь, ответил я, даже не начинай!

Но ты ведь вернеешься, праавда?

Разумеется, я вернусь, и ничего не выдумывай!

А я и не выдуумываю…

И тут грянул выстрел. Сперва я не понял: не звук, а резкая острая боль в левом ухе, как будто его проткнули ножом, и сразу же — свист. У меня хватило сообразительности мгновенно поднести трубку к другому уху, так что я успел услышать глухой стук тела и сразу же — резкий треск, с которым грохнулся об пол телефон, выроненный моей подругой. И вслед за этим тишина. Линия не прервалась, но аппарат молчал. Потом где-то вдали, — еле слышно было, — завыл пес. Несколько раз я окликнул мою подругу по имени. Вполголоса. Иногда утверждают, будто шок оглушает человека, лишает рассудка. Но я-то все понял сразу. Понял, что опоздал. И только не понял, зачем она это сделала.

Дома я нашел ее. На телефонном аппарате не было и царапины.

Значит, с этого телефона ты мне и звонишь, поинтересовалась Клара. Там ведь должны были остаться следы — кровь и мозг.

С учетом радиоамплуа, голос ее прозвучал взволнованно.

Именно так, сказал я. Она выстрелила себе в ухо.

И бросил трубку — меня стало рвать.

Будильник принимается верещать, я ору ему заткнуться. Бросив ленту за подставку, я швыряю телефон на пол с такой силой, что он закатывается на кухню, теряя по дороге фрагменты пластикового футляра и аккумулятор. Так я обходился с ним уже не раз. А он все равно не ломается. В крайнем случае — как вот сейчас — вылетает аккумулятор.