Читать книгу "Террорист - Лев Пучков"

Что, голубчик, несладко тебе? Несладко, я вижу.

До недавнего времени я полагал, что «богатые тоже плачут» – это тупой слезоточивый сериал из детства.

Теперь я знаю, что это всего лишь констатация факта. А в качестве слогана к тому сериалу следовало бы добавить: «сильные мира сего – это всего лишь слабые люди».

Проводив объективом хозяйку, Ленка несколько мгновений задерживается на хозяине и плавно «переезжает» на меня.

Да, теперь мой выход.

Я вынимаю из папки копии документов и аккуратно раскладываю их на безразмерном антикварном столе.

Ленка приставными шажками подходит ближе и берет меня крупным планом.

О, да. В этот момент я очень значим. Этакий народный мститель из совершенно секретного коллектора: все в шоке и недоумении, откуда вообще такое берется…

Закончив раскладывать бумажки, я подаю реплику:

– Это ваши подписи?

Хозяин пытается взять себя в руки: шарит расфокусированным взором по столу, обнаруживает знакомый контекст, свои подписи…

– Да, мои.

– Это реальные документы? Здесь нет фальсификаций?

Хозяин затравленно косится на Седого, переводит взгляд на Филина, шумно вздыхает и подтверждает:

– Да, это копии, но… Бумаги все подлинные.

– Спасибо. У меня все.

Я отхожу в сторону.

Федя подкатывает пуфик, присаживается сбоку, по правую руку от хозяина, водружает локти на стол и кладет перед собой черную борсетку.

Ленка на пару мгновений берет его в фокус, затем задерживает «взгляд» на борсетке и начинает снимать документы – быстро, но скрупулезно, делая стоп-кадр на каждой бумажке. Это для того, чтобы те, кому интересно, могли потом поставить ролик на паузу и ознакомиться с содержанием документов.

Я стою у стеллажа с нэцке. Чтобы заполнить тягостное ожидание, рассматриваю резные фигурки и пытаюсь припомнить, что я знаю об этом виде искусства.

Знаю немного, очевидно, то же, что и все. Нэцке – брелок, крохотная статуэтка, окимоно – примерно то же самое, но без отверстия для шнура. Знаю, что подлинники некоторых мастеров стоят от нескольких десятков до нескольких сотен тысяч европейских рублей. Учитывая статус угасающей персоны, есть основания полагать, что здесь собраны именно подлинники.

Ловлю себя на мысли: фигурки мне нравятся. Если бы я был нормальным человеком, с нормальной судьбой, наверное, мог бы сам стать коллекционером. Подлинники мне не по карману, но, думаю, вполне обошелся бы и хорошо сработанным «новоделом». Хотя очень может быть, что я ошибаюсь и вся прелесть этих мелких уродцев именно в их старине и потаенной энергии мудрости, накопленной за три столетия…

Я беру в руки хохочущего во весь рот толстяка с огромным животом и вместительным мешком. Почему-то этот пузан мне понравился больше всех, хотя здесь хватает гораздо более искусных поделок. Классный такой дед, весь из себя отвязный и оптимистичный. Возникает такое ощущение, что мастера в момент творения кто-то дико смешил и его состояние непроизвольно передалось этой крохотной фигурке.

– Это Хотэй.

Надо же… А по-моему, ему сейчас должно быть все поровну. Нет?

– Кто, простите?

– Хотэй. Бог сострадания и добродушия…

Ах, да, это та самая спасительная соломинка, за которую пытается ухватиться утопляемый. Вымученно улыбается, смотрит жалобно и пронзительно – взгляд хрипящего на каталке перед операционной смертельно раненного: «Доктор, как там погода? Может, заказать, пусть зонтик родные принесут, а то выйду – и под дождь…»

Погода стабильно отвратительная, друг мой. Зонтик тебе не понадобится, он не спасет от раскаленной лавы и тысячеградусного инфернального смерча, ибо выйдешь ты уже в аду.

– Симпатичный толстун. Можно я возьму его себе? Вам все равно уже без надобности…

Вообще-то у нас почти что немое кино и документалистика: куча стоп-кадров и несколько дежурных реплик. Неформальное общение с объектом категорически не приветствуется. Но уж коль скоро так вышло…

Хозяин машинально кивает: он сейчас готов согласиться с чем угодно.

Спустя несколько секунд до него доходит смысл просьбы.

Его губы дрожат, лицо кривится в плаксивой гримасе. Он часто-часто мотает головой (нет, нет и еще раз нет!!!), прячет лицо в огромных пухлых ладонях и горестно, навзрыд, плачет.

Ленка снимает. Она уже закончила с бумагами, с сего момента и до упора фокусный персонаж – хозяин.

В чем разница между мальчиком и мужчиной?

В цене игрушек.

Пришел злой соседский мальчишка и хочет отнять любимую игрушку. И фиг с ним, что товарищу под шестьдесят, и вообще, жизнь идет под откос и вроде бы все теперь глубоко по тулумбасу.

Жалко, и все тут.

Седой недовольно вскидывает бровь и экономным движением зрачков показывает на стеллаж.

Да-да, конечно, я понял.

Я ставлю пузатого бога сострадания на место.

Ты мне не нужен. В моей системе координат нет места состраданию. Равно как и добродушию.

Я даже не буду стирать с тебя свои отпечатки. Это бессмысленно. Завтра вся страна будет знать, что я тут был, так что это не имеет ровно никакого значения.

Хозяин плачет.

Седой досадливо хмурится и кивает Феде. Давай живее, пора уже закругляться с этим балаганом…

Федя достает из черной борсетки табельный «ПМ», досылает патрон и выщелкивает из рукояти магазин. Затем кладет пистолет на стол перед хозяином и выдает рабочую реплику:

– Патрон в стволе.

С этого момента Седьмой снимает дублем. Нет, у Ленки уже давно не трясутся руки, но это так – на всякий случай.

Хозяин, размазывая слезы по щекам, с недоумением смотрит на пистолет. Затем переводит взгляд на Седого.

Седой в свойственной ему манере экономно кивает.

Хозяин берет пистолет.

Эта железяка ему не по руке: больно рука большая, но сразу видно, что человек имеет опыт обращения с оружием, держит пистолет умело и, что странно, бережно, словно это нечто ценное для него.

Федя подобрался, в готовности пресечь глупость. Он не зря сел справа и близко. Да, патрон один, а нас много, но глупости порой случаются, это мы уже проходили. Филин и Седьмой тоже начеку: они бы подошли поближе, но нельзя, место в кадре только нам троим: «фокусному» хозяину и «исполнителям», мне и Феде.

Человек с большими руками на какое-то время замирает, бездумно глядя на пистолет.

Он обречен и прекрасно знает это.

Он душевно выпотрошен и пуст, и уже нет ничего, что могло бы удержать его от последнего шага: самое главное для него создание в этом мире только что нанесло завершающий удар.