Читать книгу "Конкистадоры - Анна Малышева"

Это было, как если бы на старой, давно знакомой фотографии, годами висевшей на стене, она вдруг увидела разбитый автомобиль, искореженную туфлю на высоком каблуке или похоронную процессию.

7

Изабеллу-Клару-Эухению уложили в простой сосновый гроб, забили в крышку несколько гвоздей и отвезли за город в кузове грузовика. Каталина не отпустила Берналь на кладбище, опасаясь, что любимая внучка заболеет от зрелища похорон, и девушка весь день провела в бывшей спальне матери, уронив белокурую голову на ее подушку и заливая слезами альбом с фотографиями. Каталина тоже осталась дома, она никак не могла прийти в себя после того, как невестка в одночасье скончалась от сердечного приступа, внезапно рухнув со скамьи, на которой сидела с вышиванием. Каталина не успела подскочить и подхватить разом обмякшее тело, а когда опустилась рядом на колени, наступила агония. Уже ничего не сознавая, туго дыша сквозь стиснутые зубы, Изабелла била и била маленьким сжатым кулаком по начатой вышивке, попадая по вонзенной в ткань иголке, и лиловые фиалки на глазах бурели, пропитываясь ее кровью. Этот клочок ткани Каталина спрятала в свой комод, как реликвию, и в тот миг, когда задвигала ящик, не удержалась и коснулась губами вышивки, на которой засохла кровь Филиппа Кастеллано.

Мужчины и сопровождавшая их Микаэла вернулись с кладбища, и та, отведя свекровь в сторону, принялась обстоятельно докладывать, как она помогала найти сторожа, раздавала подаяние нищим и украшала могилу и как на обратном пути заставила мужчин заехать в старый госпиталь, куда никак не могла попасть все последние пятнадцать лет. В этом госпитале обе невестки вместе со свекровью работали во время войны; там у Микаэлы, особы хозяйственной и запасливой, осталось небольшое, но важное дело. Она беспрепятственно прошла к хозяйственным корпусам, отыскала заброшенную кладовую и отперла ее своим ключом, который когда-то утаила и не сдала кастелянше. В углу ее ждал целый узел постельного белья, почти совсем нового, лишь слегка тронутого плесенью. На счастье, никто его так и не обнаружил. Когда-то главный врач приказал ей, санитарке, сжечь белье на заднем дворе, а она сочла это безумием и расточительностью и спрятала весь ворох в старую кладовую, куда никто не заглядывал.

Слушая рассказ невестки, Каталина вскоре заметила, что Микаэла странно присвистывает на вдохе, словно ей не хватает воздуха, а ее полное белое лицо покрыто испариной, несмотря на прохладный день. Еще не успев понять, в чем дело, Каталина почувствовала, как у нее на затылке шевельнулись волосы.

Последний раз она слышала такую прерывистую свистящую речь в госпитале, в самом начале войны, когда особая форма легочной чумы распространялась с невероятной быстротой из-за того, что никто не знал, как с нею бороться. Даже белье из-под умерших сначала не сжигали, а попросту кипятили, гладили и снова пускали в ход. Каталина металась по душной переполненной палате, среди десятков людей, целыми связками обрывающихся с меловых гор своего бреда. Ей казалось, что она находится в паровозном депо, переполненном почти зримым, белым паром, горячими свистящими струйками вырывающимся из сжатых зубов, – в депо, откуда все поезда уходили только в одну страну.

Чуме и на этот раз хватило нескольких часов, чтобы сломить свою первую жертву. Сперва Каталина заперла в спальне бессильно упиравшуюся Микаэлу, внезапно сделавшуюся строптивой, потом ее мужа и, наконец, их сына, своего внука Франсиско-младшего.

Единственная не заразившаяся, Берналь спасалась в дальнем дворике с колодцем, рядом с непрерывно горящим костром, который ее бабушка зажгла сразу же, как началась эпидемия.

Через неделю болезнь ушла с их улицы, убив всех, кого было возможно, и теперь гуляла в городе, в котором объявили карантин. Из всей семьи уцелели лишь Берналь и Каталина, да еще Франсиско-младший никак не мог расстаться с жизнью. Измученный до предела, с отекшими легкими и страшным сиплым дыханием, он все еще жил, бредил, отгонял от себя бабушку, которая представлялась ему зеленым огненным пятном, ворочался и бился в зыбучих песках своего жара. Каталина обтирала тело внука уксусом, вливала в его потрескавшиеся губы капли лимонной воды и ловила обрывки его бессвязных речей. Теперь, перед смертью, он говорил только по-испански, на языке родины, воздухом которой никогда не дышал. В его бреду мелькали названия колоний – Чиапаса, Табаско, Гватемала и Гондурас, образ некоего человека, которого он называл государем, и имя его отца. Он бредил у Каталины на руках и становился ей с каждой секундой все роднее, становился не только внуком, но и кем-то, кому приходилась внучкой она сама. Она видела, как необратимо изменилось лицо юноши за недолгое время болезни, как его изглодали смертные тени, и, слушая его страстные выкрики, уже созерцала вместе с ним то серое страшное море, из-за которого людям, мучимым зудящими язвами, мокнущими под черными сукнами их дублетов, показалась сияющая земля Эльдорадо. Франсиско заговорил со своим отцом, которого называл теперь не иначе как «отец моего сердца», испрашивая у него позволения отправиться колонизировать Чичен-Ицу. Внук уходил от Каталины все дальше и дальше, и она уже не различала его в синих сумерках Юкатана. Он был теперь в северных провинциях и ожидал вестей от своего отряда в Ах-Кануле, где сражался его друг Берналь Диас, пока Берналь читала «Дон Кихота», взятого в школьной библиотеке, сидя под навесом в дальнем дворике, где заброшенные розы качались под дождем, бурно шумящим в синей летней ночи. Костер погас. Каталина слушала уже почти незнакомый надтреснутый голос, торжественно читающий сообщение, адресованное могущественному испанскому монарху, сыну Филиппа Красивого и Хуаны Безумной, и смотрела, как исчезает в сумерках пустой белой комнаты лицо ее внука Франсиско.

Она ни на миг не потеряла чувства реальности и мысленно уже подсчитывала, сколько надо заплатить за гроб, сколько за похороны. Она понимала, что только агония распечатала сердце этого молчаливого мальчика, сердце, исполненное гордыни, с которого скатились последние камни, наваленные временем. И Каталина понимала теперь, что за все эти годы, на протяжении которых внук ее ни разу не поцеловал, в его сердце звучало только послание к государю, повествующее о прекрасном и верноподданническом городе, основанном во славу Божью и на посрамление порождений дьявола, населяющих новые земли на востоке. Гроза уходила, в комнате пахло свежестью. Каталина склонилась над постелью и увидела, что Франсиско открыл глаза и посмотрел на нее. И еще прежде чем он в последний раз шевельнул губами, она угадала его слова и поняла, что Франсиско де Монтехо-младший достиг своего Эльдорадо.

8

Третий год после эпидемии стояли небывалые в этих землях холода. Снег выпадал теперь в самом начале осени и не таял до лета. После захода солнца на город опускалась тяжелая ледяная тьма, звеневшая на окраинах до рассвета, как железная ограда, по которой водят палкой. Дом Каталины опустел, садик погиб. Комнаты промерзли, в углах появилась плесень. Свои почти ничем не заполненные дни Каталина теперь проводила в спальне, поставив ноги на крошечную печурку, набитую тлеющим углем, дуя на пальцы и следя за тем, как сумерки, высветляясь, превращаются в апатичный полдень и вновь сгущаются, расползаясь по заброшенным комнатам. Она заметно сдала, ослабела, потеряла интерес к хозяйству и ловила себя на том, что стала хуже видеть. Глядя в окно, Каталина никак не могла различить синих гор в конце улицы, их будто затянуло серой пеленой.