Читать книгу "Искупление - Лизавета Мягчило"

неожиданно выругавшись, мужчина крутанул руль в сторону, сидящих парней повело, пальцы вцепились в спинки стоящих спереди кресел. Бесконтрольные ноги Елизарова подскочили и ступни вывалились в проход, заставляя его зло стиснуть зубы, убирая их с узкого пролета. Избежать колдобины не вышло, правое колесо въехало в крупную яму, автобус подбросило. Старая машина возмущенно заскрипела, чихнув дымом из выхлопной трубы.

Нервный смешок выскочил из груди до того, как он сумел взять себя в руки. Ещё бы. По просторам соскучился. Он смолчал. А мужчина залихватски взъерошил короткий ежик седеющих волос, харкнул в открытое настежь окно и продолжил:

— Или девчонку себе там нашел? Так забирай не думая. Бабы там работящие, дурные, всё на свои плечи взвалят, такую с глуши вывози — век тебе в ноги падать будет, обувь лобызать.

— С вашими бабами врагов не надо. Сожрут вместе с обувью. — Зыркнув на водителя исподлобья, Елизаров презрительно опустил углы губ и снова вернулся к созерцанию природы за окном, — городская местность давно сменилась полями, над одним из них, широко раскинув мощные крылья, кружил сокол.

— А тебе лишь бы какую, парниша, пониже пояса работает чё? Небось немного городских на немощного посмотрит, а в деревне даже на лицо неплохую приглядишь, не косую какую...

Кулак, подставленный под подбородком Славика, сжался сильнее. Саша едва ощутимо толкнул его плечом.

«Брось ты, сам же знаешь, что херню мелет»

— Игнорируй дурака, ещё посреди дороги выкинет.

И Слава промолчал. Пыша злобой, он прожигал пропитанным ненавистью взглядом водительское сиденье и торчащий над ним лысеющий затылок мужчины. Тому было всё равно, свои слава он грубостью не посчитал и быстро про них забыл. Постоянно заглядывая в широкое зеркало заднего вида и встречаясь взглядом со Славиком, он залихватски подмигивал, обнажая в щербатой улыбке пожелтевшие от никотина зубы.

Дорога казалась длинною в вечность. Волнение застряло комом в горле, теперь он возвращался не один и это разворачивало могилу, в которой спала его надежда. Бестужев пытался удобнее устроиться на потрепанном, грязном сиденье и уснуть, но перед веками плясали черти, сыпали песок в глаза, зажимали спазмами глотку и карабкались, карабкались по позвоночнику, царапая острыми когтями. Он не мог усесться, от долгого сидения замлели ноги.

Елизаров, напротив, замер напряженной статуей — выпрямленная спина, широко разведенные плечи и медленно приподнимающаяся при дыхании грудь. Спокойствие, почти умиротворенная картина. И на секунду Бестужеву стало любопытно — как он борется с внутренними бесами? Они грызут его так же больно? Таким же грузом давят на плечи?

Когда автобус остановился в тени у знакомого дуба, сердце сработало в холостую — пропустило удар, а затем заколотилось где-то в глотке, выворачивая наизнанку душу. Приехали.

Выгружались быстро, нервно и дергано. Водитель только посмеивался над расторопностью молодежи. Слава, которого пришлось снести с высоких ступеней, мрачно оттопырил средний палец ему в спину, заерзал, удобнее устанавливая ноги на подставке коляски. Сумки и чемоданы припорошило пылью из-под колес отъезжающей машины, парни замерли, синхронно повернув головы в сторону узкой тропинки, огибающей озеро.

Будто и не уезжали, словно не было тех лет в городе, пропитанных отчаянием и одиночеством. Желание обернуться больно зудело под кожей, Бестужев его сдержал — Кати за спиной не будет. Её давно там не было.

Погода была здесь мягче, солнце не лупило по лицу наотмашь, жара не душила сухим воздухом, с хрипом врывающимся в легкие. Припекает, да, но влажность и легкий прохладный ветер всё меняли. Ласково покачивались на ветру тонкие ветви ивы у воды, шелестел листьями огромный дуб, бросающий на их головы и спины крупную тень. Природа берегла почитающих её деревенских. Причиной тому климат Уральских гор, или их незримые боги, но дышать здесь было легче, свободнее.

На озере завелась пара длинношеих лебедей, они гордо скользили по водной глади у самого берега, а следом плыли трое неказистых птенцов. Серые, с непропорциональными тельцами, они покачивались на воде, смешно и быстро перебирая под водою лапами, догоняя статных родителей. Шипели, щелкали клювами у перьев друг дружки, резво опускали под воду маленькие головы. Совсем скоро они научатся летать, но каждый раз они будут возвращаться под родительское крыло. Ещё два года они будут жить под защитой, в любви и ревностной опеке. В безопасности.

— Третий раз ездишь, что, каждый раз клювом щелкаешь? Не сдохло в тебе чувство прекрасного, Саня, пошли. Потом этих гусей посмотришь, покормишь, хоть к себе заберешь. Я сварился в автобусе, хочу сполоснуться.

Бестужев хмыкнул, отвел взгляд от молодого семейства и взялся за чемоданы. Оставалось пройти совсем немного. Коляска Славика бодро катила того вперед, лишенный груза чемоданов, он резко, почти зло работал руками. На спуске с пригорка Елизаров так набрал скорость, что Саше пришлось бежать, беззлобно нарекая друга идиотом.

— В детстве в гонки не доиграл? Я тебя по запчастям собирать не буду, угомонись.

Тот лишь счастливо щерился, осматривая приближающуюся улицу и дома.

— Запчастей немного осталось, справишься быстро. Мы сразу в дом Весняны?

— Нет, мы будем жить в другом месте. — Бестужева невольно передернуло, в прошлые годы он возвращался к той избе. Прожигал пропитанный засохшей кровью порог ненавидящим взглядом. А войти внутрь не набрался сил. Там, на печи, осталась Катина камера, в бане валялась смятая пижама с вывернутой наизнанку розовой майкой. Мать Смоль отказалась ехать сюда, горе сожрало годы её жизни, казалось, за месяц она постарела на десять лет. Кроме седых волос и сетки морщин у глаз ничто не выдавало боли. Кто-то называл её сильной, а кто-то посчитал плохой матерью, не тоскующей по погибшему ребенку как следует. Сам Бестужев так и не нашел в себе сил пойти на её похороны, закрытый пустой гроб вызывал приливы душащего отвращения. Хотелось кричать о том, что Смоль жива. Он чувствует, она тянет его за собой на дно. Хотелось вопить. Но его бы никто не услышал, ему не верили.

На третий его приезд кровь с порога пропала, покосившаяся дверь встала ровнее, отсыревшая и отошедшая от окна ставня поправилась чьей-то заботливой рукой. Он подумал, что приехали родственники погибшей женщины. Но деревенские говорили иное.

Отвечая на невысказанный вопрос друга, он кивнул в сторону поворота на вторую широкую улочку. Их встречали горящие любопытством глаза за ставнями распахнутых окон и лай дворовых собак, прячущихся от полуденной жары в будках.

— Я жил в доме молодых ребят, они перебрались в Жабки, родители Феди пожалели меня и впустили пожить. Хорошие люди, добрые, другие кляли