Читать книгу "Металлист. Назад в СССР - Геннадий Борчанинов"

Он даже повернулся ко мне вполоборота, с недоумением глядя мне в глаза. Пытался, наверное, понять, шучу я или нет. У меня появилось стойкое ощущение, что я определённо причастен к его попаданию в больницу.

— Тебе что, в самом деле память отшибло? — спросил он.

— Ну, типа, — пожал плечами я.

Гришаня вдруг откинулся на подушку и уставился в потолок.

— Ну, чего замолчал? — спросил я.

— То-то я думаю, ты смелый такой стал, — фыркнул он. — Подрались мы. Если можно так сказать.

— Говори как есть, — потребовал я.

— Сам вспоминай, — буркнул он. — Я тебе не справочная.

Ну и хрен с тобой, золотая рыбка, не больно-то ты мне интересен. Я растянулся на кровати, тоже уставился в потолок и начал размышлять об этих выкрутасах судьбы. Картина вырисовывалась совсем не радужная. Попадос конкретный, я теперь в теле дрища, неизвестно где и неизвестно когда. Вид из окна никаких ответов тоже не давал, за грязноватым стеклом виднелся небольшой скверик, позади которого можно было заметить одноэтажные домики частного сектора.

Что ещё хуже, так это то, что мой реципиент явно не самый уважаемый человек в своём окружении. Где-то ближе к аутсайдерам, нежели к лидерам мнений. Вот это будет не так-то просто переломить и изменить. Будут ставить на место, причём жёстко. Если я вообще здесь останусь, конечно, а не уеду в подвалы спецслужб, где меня будут разбирать на винтики любопытные люди в белых халатах.

Я начал перебирать в памяти всё, что может мне пригодиться из будущего, но вряд ли тексты песен «Ярила», «Сатанинской Оргии» или «Мясницкого Крюка» пригодятся в… Стоп, а куда я попал-то вообще?

— Слышь, Гришаня… Год-то хоть сейчас какой? — спросил я.

— Настолько ты башку отбил? — хмыкнул он. — Восемьдесят третий. Э-э-э… Третье сентября.

День, когда горят костры рябин, блин. Что я знаю о восемьдесят третьем годе? Совок совком. Брежнев умер, чекист Андропов греет кресло для Черненко, который тоже фактически одной ногой в могиле. Гонка на лафетах. Гайки закручены так, что резьба трещит, а до горбачёвской перестройки ещё несколько лет.

Всё, что я умею делать — играть музыку. Вот только моя музыка тут по факту запрещена, и даже послушать невинные записи какого-нибудь Black Sabbath или AC/DCможно только с великим трудом. О том, чтобы выступать на сцене с моим репертуаром — даже говорить нечего. Засада.

Вот только без музыки мне оставаться надолго нельзя, как пела Суханкина. Без музыки у меня появляется раздражительность, ухудшается концентрация, речь, появляется нервный тик, тошнота, галлюцинации, бредовые идеи, и даже выпадают волосы. Шутка, конечно, но в каждой шутке есть доля правды.

Нет, музыку я всё равно буду играть, так или иначе. Хоть в подвалах, хоть на квартирниках, хоть в Большом Кремлёвском дворце. Но делать это здесь и сейчас будет гораздо труднее. К тому же, я всего лишь подросток. Да, снова молодой, не болят ни колени, ни спина, и даже зрение острее моего прежнего, но всё же сильно ограниченный в средствах и возможностях.

Но из больницы надо выбираться. Всё равно тут наверняка кроме зелёнки и физраствора нет нихрена, а я не так уж плохо себя чувствую, чтобы валяться в кровати и жрать больничную кашку.

Дверь как раз распахнулась, в палату ввалился небритый смуглый доктор, от которого стойко несло дешёвым куревом типа «беломора». Обход, получается. Можно проситься домой.

Глава 2

— Таранов, да? — равнодушно спросил доктор. — Как самочувствие, Таранов?

— Как у космонавта! — бодро отрапортовал я.

Я сел на кровати, снизу вверх глядя на доктора, который лениво листал карточку.

— Черепно-мозговая травма… Закрытая… Гм… Коварная штука, — протянул он. — Ну, полежишь у нас недельку, подлечишься… Считай, каникулы себе продлил, да? В каком классе учишься-то?

Я покосился на Гришаню. Если не отвечу, точно оставят здесь, лечиться клизмами. Гришаня незаметно показал две растопыренные пятерни.

— В десятый перешёл, — неуверенно сказал я. — Выпускной класс.

— Хорошо, хорошо… — кивнул доктор. — В институт поступать потом будешь?

Моей заминки он даже, кажется, не заметил.

— Не решил пока, — сказал я. — Товарищ доктор, я хорошо себя чувствую, выпишите меня, пожалуйста.

Доктор поскрёб густую чёрную щетину, посмотрел на меня ещё раз поверх карточки.

— После черепно-мозговой понаблюдать тебя надо, — сказал он.

— В дневной стационар переведите, буду отмечаться ходить, мне же учёбу пропускать никак нельзя. Выпускной класс, — с жаром возразил я. — Навёрстывать потом много придётся.

— Тяга к знаниям похвальная, — сказал он. — Но и отпустить я тебя не могу, ты же только вчера поступил. Скажут, Рашид Алиевич не лечил тебя совсем. Тебя же без сознания совсем принесли.

— Рашид Алиевич, а если я отказ от госпитализации напишу? — спросил я. — Ну мне правда надо. Я и чувствую себя хорошо, и голова не болит, и не тошнит, и хоть сейчас…

— Придумал тоже, отказ! — вспылил вдруг доктор. — Ладно, если хорошо всё, выпишу тебя. Освобождение от физкультуры… На две недели. Так. Друга твоего ещё надо посмотреть.

Я кое-как удержал торжествующую улыбку. Рашид Алиевич открыл вторую карточку и подошёл к Гришане.

Всего один невинный вопрос доктора практически ввёл меня в ступор, и я понял, что придётся отыгрывать амнезию по полной программе, иначе придётся туго. Если воспоминания Таранова каким-то чудесным образом вдруг не перетекут ко мне. Во всяком случае, его эмоции по отношению к Гришане я отлично считывал. Злость, переходящая в ненависть. В СССР, конечно, школьного буллинга не было, все пионеры до единого дружно ходили строем и сдавали макулатуру, но что-то мне подсказывало, что здесь имел место быть именно он.

Будем исправлять, пусть даже это и выпускной класс. Все мысли школьников заняты совершенно другим, устремлены в светлое будущее.

И я теперь