Читать книгу "Рассказы - Лазарь Осипович Кармен"

ночь облава. Поднимут тебя с койки и давай пытать. Кто ты? Какого звания? Откуда? Где документ? Душу вымотают — и ступай этапом. А в ящике этого нет. Кто в ящик заглянет?»

Рассуждая так, он стал устраиваться в новой ночлежке, как у себя дома.

Сперва, чтобы не продувало, он забил все щели паклей, выстелил потолок сахарной бумагой и рогожей и стал поодиночке выживать собак, кур и кошек.

Этих выжить удалось скоро, но не то было с крысами. Крысы оказались злыми, зубастыми, и между ними и Тряпкой завязалась глухая и упорная борьба, длившаяся месяц.

Часто ночью он нащупывал у себя на груди крысу.

Злая, взъерошенная, с оскаленными зубами, она готовилась прыгнуть и прокусить ему горло.

И он выжидал.

Несколько секунд человек и животное, спорящие из-за ужасной норы, глядели друг на друга горящими глазами, выжидали момента, и вдруг Тряпка вытягивал руку. Два пальца его — средний и указательный — клещами стискивали крысе горло.

Крыса меж пальцев хрипела, кусалась, царапалась, и, когда она околевала, Тряпка, весь потный от этой борьбы, ловко подбрасывал ногой кверху крышку, и дохлая крыса вылетала за борт из ящика.

Тряпка таким образом передушил всех крыс, пострадав при этом одним пальцем и куском уха, и с тех пор вздохнул свободнее. Он стал единственным хозяином этого ящика.

И потянулись для него блаженные дни и ночи.

Он, можно сказать, весь день спал. Работал он мало. Разве на полчасика сорвется, тут-там настреляет с возов два-три пудика кардифа или антрацита, отвинтит у рельс с полдюжины гаек, нащиплет в агентстве из кип хлопок и все это сплавит торговке.

Он добудет потом на вырученные деньги водку, напьется и вползет назад в ящик.

Весна ли на дворе, зима, осень, лето — все равно ему. Он захлопнет крышку, так как не выносит света, солнца и мелькающих в облаках чаек. Он ничего не выносит. Все противно ему, и он рад пьяным зарыться в своих отбросах поглубже, дабы по горло пребывать в грязи, пребывать во мраке, дабы ничего не видеть вокруг себя и не слышать.

Тряпка был эгоист и чужд правил гостеприимства.

Часто в ночь, когда лил дождь или завывала метель, в ящик царапались с жалобным воем и мяуканьем собаки и кошки. Они искали пристанища. Тряпка слышал, но зарывался глубже и затыкал уши.

А жалобный вой и мяуканье не умолкали всю ночь.

Но царапались и стучались к нему не одни собаки и кошки. Стучались и люди. Люди, пребывавшие в таком же положении, в каком и собаки. Они не имели, где преклонить голову.

Раз ночью постучалась мать-тряпичница.

Лил дождь, гремел гром, и сверкала молния. Казалось, дождь зальет всю пристань. К несчастной, обезумевшей матери жались дети, трое детей, голодных и полуодетых. Их не пустили в приют, и все четверо дрогли. Им оставалось лечь на набережной.

— Кто там?! — прохрипел сердито Тряпка.

— Я!

— Кто я?!

— Женщина!

— Убирайся к черту!

— Я не одна. Со мной дети. Пусти. Теперь дождь, куда они денутся? — взмолилась мать.

— Мне что за дело!

— Побойся бога!

— Проваливай!

Так надоедали ему каждую ночь. Каждую ночь стучался к нему то один, то другой, и он рычал на всех, как зверь, осыпая ругательствами, посылая всех к черту и пуская нередко в ход кулаки и железный крюк, как только субъект казался назойливым.

Только раз он смягчился и разделил свое ложе. Тот, с которым он разделил его, был человек почти нагой, с ввалившимися от продолжительной голодовки щеками, тощий и промерзший.

Человек этот постучался зимой в два часа ночи.

— Кто там? — спросил Тряпка.

— Больной, голый человек, — отбарабанил тот зубами. — Ради бога, пустите. Силы меня покидают. Я замерзаю.

— Ступай в приют!

— У меня четырех копеек нет.

— Так околевай. Беда большая! Одним скотом будет меньше! — И Тряпка повернулся на другой бок.

Наступило молчание.

Метель тем временем за ящиком разыгрывалась сильнее. Слышно было, как трещат под ее напором эстакада и пакгаузы.

— Ради Христа, впустите! — опять раздалось за ящиком.

Тряпка освирепел, схватил крюк и хотел было стукнуть по голове надоедавшего, но раздумал.

— Черт с тобой, лезь! — крикнул он, подбросив ногой крышку.

Человек не заставил себя просить и свалился в ящик.

— Легче, чуть не задушил! — ощетинился Тряпка.

Тот смолчал и всецело отдался теплоте, исходящей из преющих под ним отбросов. Он ворочался, зарывался ногами и руками, и мало-помалу члены его согрелись.

— Голоден? — резко спросил Тряпка.

— Голоден.

— А долго не жрал?

— Два дня.

— На, жри! — И, порывшись под собой, он вырыл из своей ужасной кладовки кусок бурака и сунул ему его в руки.

Тот схватил бурак с жадностью.

— Ты кто? — спросил потом Тряпка.

— Сам видишь, — последовал резкий ответ.

— Ого! Да я ведь тебя согрел и спас от смерти. Без меня замерз бы. Ах ты, свинья, свинья!

— Сам свинья! — галантно ответил, потягиваясь, разогревшийся субъект.

— Поругайся-ка еще, так я тебя вышвырну.

— Смотри, как бы я тебя не вышвырнул. Что, ты арендовал ящик? Ящик общественный, и все могут им пользоваться!

Тряпка взвыл, как зверь, схватил неблагодарного за горло и подбросил ногой крышку, желая справиться с ним, как справлялся с крысами, но субъект не дался. Он схватил Тряпку также за горло, и между ними завязалась борьба.

— Пусти! — прохрипел уступчиво Тряпка.

Тот пустил. Наступило перемирие.

— А большая вы, должен я вам сказать по совести, ско-о-тина! — проговорил, отдохнув, Тряпка.

— И вы не меньше!

Тряпка на этот раз проглотил пилюлю спокойно.

— Право, вы веселый человек! — сказал немного погодя Тряпка и потрепал своего соночлежника по плечу. — Нельзя ли поинтересоваться, «как дошли вы до жизни такой»?!

— Так же, как и вы!

— Понимаю и вполне сочувствую. Вы не любите, когда зондируют вашу почву. Я то же самое. Спокойной ночи! — зевнул Тряпка и добавил: — Если вам, коллега, в ящике не нравится, можете вылезть и лечь в клепки. Этой неделей два человека в клепках замерзло.

— Покорнейше благодарю вас.

— Не за что!

Через минуту оба уже храпели, а в ящик по-прежнему царапались и стучались.

Тряпка жил так или, вернее, гнил пять лет с лишком. Пять лет были у него даровой дом, даровая постель, и он так освоился со своим ящиком, что считал его своею собственностью, а не собственностью города, и, уходя, часто дерзал запирать его. Он обзавелся даже для этой цели особым замочком.

Уйдет он, а тряпичники соберутся, сядут в кружок и ждут, пока он не соизволит вернуться, открыть ящик и не разрешит им порыться.

Впрочем, запирая