Читать книгу "Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери - Сара Лейбовиц"

теперь, когда оно подошло к концу, мы, восемьдесят четыре человека, стояли перед запертыми дверями, в тревоге ожидая, когда они откроются.

Прибытие в Аушвиц

Сара Лейбовиц

Ожидание показалось мне бесконечным. Люди шикали друг на друга: «Тише! Тише! Давайте послушаем, на каком языке говорят снаружи». Но мы ничего не могли расслышать. И понятия не имели, где находимся.

Внезапно засов скрипнул, двери открылись, и до нас донеслись голоса, говорившие на немецком. В вагон ворвался свежий воздух и, смешавшись с вонью внутри, достиг моих ноздрей и заполнил легкие. На меня упал лучик света, пробившийся между головами остальных, и я увидела, какой прекрасный и погожий сейчас день. Откуда могло взяться столь чудесное солнечное утро?

Мальчики лет четырнадцати-пятнадцати в тюремных робах в серо-синюю полоску и таких же полосатых арестантских шапочках начали забираться в вагоны. Они выгоняли нас наружу, повторяя: «Ничего не берите с собой. Вещи оставьте здесь».

Моя мать сказала мне и моим братьям:

– Дети, быстро наденьте по три рубашки, потому что вещи надо оставить здесь. То, что на вас, можно взять с собой.

Она помогла нам вытащить одежду из узлов и нацепить на себя.

Мальчики торопили нас, не позволяя задерживаться в вагоне. Они отказывались что-либо говорить, как будто им велели ничего не объяснять новоприбывшим и не рассказывать о месте, где мы оказались. Единственное, что мы слышали от них: «Наружу! Живо!»

Мой отец оттеснил одного из них в угол вагона, положил руки ему на плечи и попросил рассказать, что это за место. Мальчик что-то ответил ему. Похоже, он сказал правду, потому что до того момента отец говорил нам и остальным пассажирам одеться теплее и рассовать хлеб, если он у кого-нибудь остался, по карманам. Но после разговора с мальчиком он стал вести себя по-другому, тихонько говоря: «Ничего не надо брать. Мы выйдем сами, а вещи нам привезут позже».

Кто-то спросил отца: «Как они узнают, какой мешок мой?» Не представляю, что мой отец думал в ту минуту и через что он проходил. Хоть он и знал, что мы прибыли туда, где убивают евреев, он ничего не мог поделать, не говоря уже об организации восстания или побеге. Большинство пассажиров составляли женщины, дети и старики – больные и слабые. Никто из нас не смог бы восстать или сбежать. Очевидно, по этой причине отец скрыл от матери и остальных пассажиров страшную тайну, которую сообщил ему мальчик.

Поскольку у вагона не было ступенек, мы не знали, как вылезать. Подростки спрыгивали на землю, но старики, беременные и женщины с маленькими детьми выбирались с трудом. Некоторые падали; всем было тяжело спускаться.

Мы были грязные, провонявшие, голодные и слабые. И все равно мы надеялись, что приехали туда, где кто-то нас ждет, – небо было голубое, солнце радостно светило, нас окружали деревья и трава, и нам казалось, что мы достигли красивого благополучного места и что очень скоро сможем вымыться, поесть и снова стать человеческими существами. Мы понятия не имели, что оказались в аду. Мы не знали, что через полчаса из всех нас в живых останется лишь несколько человек.

Моя мать, Блима Гершковиц из семьи Гелб, родилась в деревне Комят – ей было тридцать восемь лет. Моей сестре Рахили – четырнадцать, моему брату Элиезеру – двенадцать, брату Йозефу-Шалому – десять, сестре Фейгеле – восемь, а самому младшему, Азриэлю Цви – три года. Наша сестра Песси умерла четырьмя годами ранее, в девятимесячном возрасте.

Пока мы вылезали из вагона, мама сильно волновалась за мою сестру Рахиль, у которой была серьезная рана на ноге. Она получила ее в Мукачевском гетто, и за три дня езды на поезде рана воспалилась, а нога опухла. Мама ожидала, что мы вскоре окажемся там, где она сможет отыскать таз, наполнить его водой и с мылом вымыть сестре ее раненую ногу. Она надеялась, что там будут доктор или медсестра, которые дадут ей лекарство.

Рахиль была выше меня ростом и выглядела старше. Другие дети, когда хотели меня подразнить, говорили: «Она старше, чем ты». Мы были с ней лучшими подругами. И вообще, я очень любила своих братьев и сестер.

Мама беспокоилась еще и насчет синяка у себя под глазом, который получила, когда ей на голову упали ботинки.

– Синяк сильно видно? – спрашивала она нас.

Она была красивой женщиной, с большими зелеными глазами, и понимала, что в этом незнакомом месте, куда мы приехали, важно выглядеть здоровой и крепкой. Возможно, она инстинктивно сознавала, что тут не стоит показывать слабость.

Спустя пять минут после высадки из вагона мы заметили человека, стоявшего на другом краю платформы в окружении солдат – мужчин и женщин. Мой брат сказал:

– Кажется, там кто-то стоит на стуле.

– Наверное, это из-за маленького роста, – предположила моя мама и стала смотреть в ту сторону.

Никто из нас не мог и вообразить, что мужчина, стоявший в окружении солдат и принимавший длинную очередь новоприбывших, – иногда сам Йозеф Менгеле, иногда другой офицер-нацист, – определял, кому остаться в живых, а кому умереть. Мужчина стоял, держа в руках трость, как будто дирижировал сатанинским хором, определявшим человеческие судьбы.

В воздухе витал странный запах, который в свои первые часы в Аушвице я никак не могла распознать. Дым поднимался из труб высоко в небо, но я не знала, что это означает.

Отца отделили от нас и отвели в сторону с другими мужчинами.

Внезапно мама начала выкрикивать имя моего десятилетнего брата, Йозефа-Шалома. Он потерялся в толпе, а поскольку народу было очень много, его никак не получалось отыскать. Мама в панике звала его, но брат не показывался. Даже сегодня я все еще надеюсь, что позднее они встретились.

Мы пошли вперед в длинной череде женщин и детей; рядом шла очередь из мужчин и мальчиков-подростков. Отовсюду неслись рыдания и всхлипы. Солдаты стояли по сторонам, держа на поводках страшных собак, которые только и ждали, что их спустят и дадут приказ атаковать нас.

По обеим сторонам высились заборы из колючей проволоки, но других заключенных мы не видели – вероятно, в это время дня они сидели в бараках.

Когда мы дошли до конца очереди, женщина в военной форме быстро подошла ко мне и толкнула вправо.

Моя мать, которая в детстве ходила в австро-венгерскую школу в Комяте и говорила по-немецки, вежливо попросила солдат не уводить меня, потому что я – ее дочь.

Солдаты подняли приклады винтовок и уже собирались ударить мою