Читать книгу "Из весеннего дневника - Владимир Яковлевич Ленский"

мной танцуете вальс, говорит он почти утвердительно, глядя в упор на Зину. Зина вспыхивает и сердито отворачивает от него лицо. -- Нет, я уже обещала, -- говорит она, хмуря брови. -- Кому? Меня начинает раздражать назойливость этого молодого человека. -- Я думаю. -- говорю я, ободренный взглядам Зины: -- что m-lle Каменева имеет право не отдавать вам отчета в своих поступках ... Турцевич окидывает меня уничтожающим взглядом и цедит сквозь зубы: Посторонним вход воспрещается... Это, вер0ятн0, должно означать, что я не должен вмешиваться в его разговор с Зиной. Я чрезвычайно вежливо улыбаюсь и спокойно возражаю: -- Мне кажется, что в данную минуту этим посторонним являетесь вы... Зина обращается ко мне с каким-то вопросом, продолжая прерванный разговор. Он смотрит на нас, презрительно сжав губы -- глаза его великолепно сверкают от злости -- и уходит, угрожающе стуча высокими каблуками своих модных, лакированных ботинок... Мы танцевали еще вальс. Долго, упоительно кружились, как будто качались в звуковых волнах, напоенных белым сиянием электричества. От непривычки у меня кружилась голова. А может быть, оттого, что побледневшее лицо Зины почти касалось моего лица, а её грудь взволнованно дышала близко-близко около моей груди. Мы как будто слились в этом волнообразном качанье, как будто горели одним трепещущим от быстрого движения пламенем... Потом мы отдыхали, сидя в уединенном углу, заставленном пальмами и декорированном парусами и флагами. Было поздно, и за деревянными стенами клуба глухо шумели от холода сосны и березы. Мы подошли к окну и подняли занавес. Над озером ярко горела утренняя заря, хотя еще был только час ночи. Небо и озеро были налиты красным золотом, а сосны и ели, возвышавшиеся по берегам, были подернуты синей ночной дымкой и сумрачно спали... К нам снова приближается Володя Турцевич На этот раз он имеет робкий, жалкий вид; лицо его бледно, голубые глаза смотрят грустно и виновато. Он обращается к Зине с просьбой простить его. Это также относятся и ко мне, потому что обращаясь к ней, он смотрит просящее и на меня. Зина тронута его жалким видом и с своей стороны извиняется, что не танцевала с ним обещанную мазурку. У нее болела голова, и она думала, что не будет больше танцевать. Кончается это тем, что мы решаем покататься на яхте Турцевича. Мы выходим на крыльцо и спускаемся к озеру. Пока Володя возится в своей яхте, распутывая веревки и поднимая парус, мы с Зиной стоим на берегу, прижавшись друг к другу плечом. С воды веет резким холодком, Зина вздрагивает, и её дрожь передается мне. Я беру её маленькую, теплую руку и тихо жму. Она отвечает мне слабым, чуть ощутимым пожатием... -- Готово! -- раздается сердитый возглас Володи. Мы вздрагиваем и сходим в яхту, которая под нашими ногами вьется и качается, как живая. Володя опять почему-то делает свирепое лицо и с ненавистью смотрит на меня и на Зину. Громадный, распустившийся парус затрепетал и забился над нашими головами. Но вот, наполненный ветром, он натянулся, затих и, накренив яхту, плавно и легко выносит нас из тени в золотое озеро. Я закутал Зину в свой плащ, она жмется ко мне плечом и молчит, глядя большими глазами в зарево полночной зари. Несколько прядей волос выбились из её прически и развеваются на ветре, золотясь и свете зари и окружая её голову сияющим ореолом. Я чувствую теплоту её плеча и весь замираю от сладкой близости её невинного тела. Она кажется мне бесконечно близкой и дорогой... Турцевич сидит против нас, одной рукой правит рулем, другой -- парусом. Его лицо в тени, падающей от паруса, и я не могу рассмотреть его выражения. Только вижу, что он упорно смотрит на нас, и мне кажется, что он усмехается какой-то своей тайной мысли. Яхта несется быстро и легко, сильно накренившись и почти погрузив край в воду. Ветер свистит в канатах, за кормой тихо шипит и журчит вода. Мы перерезаем все озеро -- от яхт-клуба до парка, стоящего на противоположном берегу, За несколько саженей до берега Турцевич вдруг кричит: -- Наклоните голову! Мы повинуемся, и над нашими головами перекидывается парус на другую сторону. Яхта круто поворачивает и вдруг, вздрогнув, накреняется так сильно, что парус почти ложится на воду. Я и Зина едва удерживаемся за борт, чтобы не выпасть в воду. -- Что вы делаете! -- кричу я, вне себя от гнева: -- Вы перевернете яхту!.. Турцевич громко смеется. -- А вы уж испугались? -- спокойно говорит он, с оттенком какого-то злорадства глядя на нас и подтягивая парус: -- Не очень же вы храбры!.. Парус поднят, и яхта снова плавно несется но золотому озеру. Я раздраженно отвечаю: -- Дело не в моей храбрости или трусости. Я вас прошу не испытывать меня в этом отношении и помнить, что с нами -- дама!.. Зина молчит и сильнее прижимается ко мне плечом. Я чувствую сквозь плащ, как она вся дрожит, Лицо её бледно, и губы посинели... Теперь Турцевич весь освещен зарей, и в его лице уже нет и следа злобы и вражды к нам. Он сгорбился, как-то весь поник и смотрит на Зину с невыразимой тоской и печалью... Прощаясь с нами, он снова униженно и виновато просит извинения... Сижу на балконе и от нечего делать слежу за воробьями, перепархивающими с ветки на ветку. Вот они отчего-то всполошились и со всех концов сада, с громким, тревожным криком, устремились к одному, дереву. И там, не переставая кричать, мечутся за каким-то огненно-рыжим комком, летающим по дереву сверху вниз и снизу вверх. Я долго не могу понять, в чем дело, наконец, вижу, что это белка. Настоящая рыжая белка, обитательница глухих северных лесов, чудом залетевшая в дачные места. Именно, залетевшая, потому что она не прыгает, а буквально перелетает с дерева на дерево, легко и быстро, распустив по воздуху свой красный душистый хвост. В одно мгновение, сопровождаемая стаей неистово кричащих воробьев, она облетает весь сад, и я слышу по отчаянному крику этих всполошившихся за свое мещанское счастье птиц, что она уже на соседней даче продолжает свой воздушный бег. Ну вот, -- белка пахнула на меня дикой, привольной жизнью девственных лесов, и после неё мои глаза со скукой блуждают по этому небольшому, огороженному забором саду, с искусственными дорожками и клумбами тепличных цветов. Мне отчего-то обидно и грустно, и я часто с безотчетным волнением поворачиваю голову и смотрю в